Однажды вечером, почувствовав себя непривычно бодрым, Киракис настоял, чтобы они поговорили по душам.
— Знаешь, Алекси, — сказал он, — мне было бы куда легче умереть, знай я, что ты остаешься не один. — И он выжидательно посмотрел на сына.
Александр покачал головой.
— Пока мне не посчастливилось встретить такую женщину, как мама, — сказал он.
— Хорошая жена и дети не менее важны в жизни, чем безграничная власть, — промолвил Киракис. — Даже более. Хотя сам я когда-то сомневался в этом. — Голос его затрепетал от волнения.
— Я в этом не сомневаюсь, папа, — сказал Александр. — Но только не уверен, что в моем лице достойная женщина обретет идеального мужа.
— Ты просто не пробовал, — слабо улыбнулся Киракис. — Знай я, что ты обзавелся семьей, я бы покинул этот мир без сожаления. Твоя мать… всегда так волновалась за тебя. — Он взял руку Александра и пожал её. — Она любила тебя.
— Она любила нас обоих, папа, — ответил Александр. Глаза его увлажнились.
Киракис едва заметно кивнул.
— Перед самой кончиной она взяла с меня слово — я пообещал, что у нас с тобой все изменится.
— Да, папа, так и случилось.
Киракис закашлялся, потом с трудом, превозмогая себя, продолжил говорить:
— Она хотела уйти с чистой совестью. Она просила меня положить конец обманам и тайнам… — Его снова пробил мучительный кашель. — Она хотела, чтобы я рассказал тебе… — И он забился в пароксизмах кашля.
— Не надо больше говорить, папа! — взволнованно воскликнул Александр, нажимая кнопку вызова медсестры. — Полежи спокойно. Тебе надо отдохнуть.
В палату влетела медсестра. При одном взгляде на Киракиса, она поспешно включила аппарат искусственного дыхания и попросила
Александра покинуть палату. Вскоре туда вошли врач и ещё одна медсестра. Стоя в коридоре, Александр ловил обрывки доносящихся наружу слов, но разобрать ничего не мог. Тогда он приник ухом к двери, но врач и сестры переговаривались вполголоса, и он так ничего и не понял. Его охватил ледяной страх.
Вскоре подоспел и доктор Лэнгли. Он провел в палате Киракиса почти четверть часа и лишь потом вышел в коридор, чтобы поговорить с Александром.
— Опухоль разрослась и душит его, — сказал он. Затем, немного помолчав, добавил: — А в легких и вокруг сердца опять скопилась жидкость.
— Ему совсем мало осталось, да? — еле слышно спросил Александр.
— Боюсь, что да.
Александр возвратился в палату. Присев у изголовья кровати уснувшего отца, он призадумался. Да, он отчаянно молился, чтобы произошло чудо, но в глубине души понимал: все кончено. Он попытался припомнить последние слова отца. Что он хотел сказать? Александр напряг память, вспоминая, что говорила ему мать перед смертью. Она тоже пыталась что-то объяснить ему, но слова её были тогда столь же непонятны, как и отцовские — совсем недавно. Что за ложь и тайны он имел в виду? Александр нахмурился, пытаясь понять, в чем дело.
Почти сразу после полуночи Константин Киракис впал в кому. Всю ночь и почти весь следующий день Александр просидел рядом. За все это время его отец ни разу не приходил в сознание. Неся безмолвную вахту у постели умирающего, Александр, не переставая, размышлял об отце. Он пытался представить, что тот испытывал в последние месяцы, чувствуя приближение неминуемого конца, но тем не менее продолжая оберегать сына от ненужных волнений. Александр был безмерно счастлив, что им с отцом удалось помириться. Только теперь он начинал понимать по-настоящему, как много значил для него отец.
В четыре часа дня доктор Лэнгли вновь, уже в третий раз за один день, заглянул в палату Киракиса. Время его дежурства подходило к концу и он собирался уходить.
— Вам бы тоже следовало отдохнуть, — посоветовал он Александру. — Думаю, что сегодня ещё ничего не произойдет. Езжайте домой. Или сходите в ресторан. К друзьям. Куда угодно, но только не оставайтесь здесь.
Александр с неохотой покинул палату. Он вызвал свой автомобиль и вернулся домой. Там он уединился в тиши своего кабинета. Мартин принес поднос с едой, но Александр даже смотреть на неё не мог. На столе скопились бумаги, однако он знал, что сейчас сосредоточиться на них не сможет. Присев на угол стола, он уставился на свинцовое небо за окном, где быстро сгущались сумерки. Никогда в жизни ещё Александру не было так одиноко. Он мучительно рылся в памяти, пытаясь понять, есть ли у него хоть кто-то, кто способен сейчас выслушать его, разделить его боль. Александр давно уже свыкся с мыслью, что должен шагать по жизни в одиночестве, но лишь сейчас он осознал, насколько трудна и непосильна эта ноша. Он безумно хотел любить и быть любимым. Взгляд его упал на висевший на стене портрет — художник изобразил на нем его родителей во время празднования пятидесятой годовщины свадьбы. Сердце Александра преисполнилось глубокой печали.
Он даже не представлял, сколько времени просидел так в одиночестве, когда задребезжавший телефон вывел его из оцепенения. Поначалу Александр брать трубку не стал, ожидая, что к телефону подойдет кто-то из прислуги. Однако телефон продолжал звонить, и он раздраженно схватил трубку.
— Алло?
Незнакомый женский голос на другом конце провода спросил:
— Могу я поговорить с мистером Киракисом?
— Я слушаю, — нелюбезно пробурчал он.
— Мистер Киракис, вас беспокоит миссис Хановер из Мемориальной больницы. — Чуть замявшись, она продолжила: — Ваш отец скончался семь минут назад.
Александр зажег настольную лампу и посмотрел на часы. Было три минуты первого.
— Мистер Киракис? — промолвила она.
— Сейчас приеду, — коротко сказал он и положил трубку.
Александр снова посмотрел на портрет. Все, он остался совсем один. Умирая, мать так волновалась, кто будет после её смерти заботиться о его отце.
И вот теперь они снова будут вместе.
Глава 12
Александр надеялся успеть скрыть от назойливых репортеров известие о смерти отца до тех пор, пока не договорится о доставке его тела на родину в Грецию. Он хотел побыть один, хотел, чтобы его оставили в покое. Хотя в его распоряжении было много людей, на которых он мог положиться, Александр решил, что организует похороны отца сам. В этом был его сыновний долг.
К сожалению, слухи просочились быстро, и Мемориальная больница была со всех сторон обложена репортерами и фотографами. Да и следующие три дня, пока Александр организовывал процедуру отправки останков отца в Грецию, репортеры буквально не давали ему прохода. Они караулили его повсюду. Подстерегали возле Олимпик-тауэр. Неотступно следовали за ним на машинах холодным мартовским утром в аэропорт Кеннеди, откуда Александр собирался вылететь в Афины. Фотографировали гроб во время погрузки в частный самолет, не обращая внимания на гнев Александра. Господи, до чего же он их ненавидел! Александр наотрез отказывался давать интервью. Почему даже сейчас, когда его постигло такое горе, его не могли оставить в покое? Неужели для этих людей не было ничего священного? Даже — смерть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});