предупредите обоих. И успокойте, конечно же.* * *
Своих проштрафившихся сотрудников я отправил на встречу с Поликарповым, как мы и договорились. Попросил обоих быть откровенным и никого не выгораживать. А потом натянуто пошутил, что статьи они мне должны будут сдать даже из милицейского «обезьянника». Бульбаш сразу расхохотался, Никита же подобрался сначала, а потом, улыбнувшись, неожиданно обнял меня, еще раз пробормотав просьбу о прощении.
А я сел думать. Пока все мои журналисты дружно остались работать над статьями, я смотрел на заправленный в пишущую машинку листок бумаги. Статья не выходила. Проклятый «крот» не шел из моей головы, и я понял, что не смогу сделать ничего, пока не выйду на след.
Кто мог сливать врагу информацию о слабостях журналистов? Кто знал не только о зависимости Бульбаша от алкоголя, но и о родственных связях Никиты с Вадимом Голянтовым, его родным дядей и сыном репрессированного священника Кирилла Голянтова?
Кто угодно. Поначалу Никита не афишировал родство с Варсонофием. Но когда мы с директором ДК Сеславинским обнаружили архив фотографа Тюлькина, а потом я принес фотографии на планерку, Никита узнал своего деда… И это слышал не только я. Кто-то, кого я пока не вычислил, получил еще один козырь в свою колоду. А потом — когда не сработали родственные связи, подонки надавили на чувства Никиты к Анфисе. О своей нежной дружбе ребята тоже старались не распространяться, но в редакции это трудно скрыть — все и всё на виду.
Подозревать можно сейчас кого угодно, но… Почему-то мне хочется проверить сейчас именно одного человека. Глупость, конечно, что одна гниль притягивает другую. Возможно, мне просто не хочется верить, что в редакции в принципе не осталось чистых людей.
Однако я должен довести дело до конца, раз уж взялся за оздоровление коллектива.
[1] Это все реальные спортсмены.
Глава 26
Арсений Степанович Бродов. Чем больше я думал, тем сильнее убеждался в том, что именно он причастен к самой дурной части этой истории. И навели меня на такую мысль слова Бульбаша, когда он рассказывал, что пошел искать поддержки не у меня, а как раз у второго зама.
Ведь что сделал Бродов? С одной стороны, действительно попытался успокоить коллегу. А с другой, просто увел его в сторону от проблемы. Не предложил честно пересмотреть свой подход к работе, а вместо этого, наоборот, укрепил его в собственных заблуждениях. Не ты, мол, Виталий Николаевич, исписался, это Кашеваров тебя не раскрыл. Не дал подходящего задания, чтобы вырвать тебя из рамок. Вот обиженный Бульбаш и бросился в объятия «Правдоруба», когда Синягин надавил на больное.
Это могло быть досадным совпадением, но я вспомнил, как однажды Арсений Степанович подговорил старика Шикина, и они вдвоем пытались мне помешать подготовить номер. Вышло наивно, но показательно — это сейчас Пантелеймон Ермолаевич был готов спорить со мной до хрипоты, когда привык ко мне новому. А тогда он еще опасался прежнего Кашеварова, который мог и прикрикнуть, брызжа слюной. Но при этом Шикин всегда был идейным коммунистом, ветераном войны, который болезненно реагирует на то, что считает бесчестным. В тот раз это были мои инновации, боязнь которых использовал Бродов. А потом… Тот же Арсений Степанович споил бедолагу Бульбаша, чтобы вывести его из игры и подставить тем самым меня.
И вдруг снова Бульбаш, его слабость к пьянке, но самое главное — обида и чувство, будто его не ценят. А дружище Бродов тут как тут. Успокаивает, подтверждает, что Виталий Николаевич несправедливо задвинут молодыми и более дерзкими коллегами. После чего тот моментально оказывается в капкане «решалы» Синягина. Совпадение? Не думаю, как говорил один журналист из будущего.
Я решительно поднялся, вышел из кабинета и направился в один из соседних, где трудились Бульбаш, Зоя и Бродов. Кстати, пора уже девчонку переселять в отдельное помещение. Но это чуть позже, когда придет обещанное Краюхиным пополнение, и коллектив увеличится. Вот тогда мы засядем с завхозом Гулиным и распланируем новую рассадку. У меня ведь потом еще практиканты появятся, тоже надо придумать, куда их деть… Все потом!
— Арсений Степаныч, пойдем покурим, — предложил я с порога, и на меня уставились две пары удивленных глаз. Две, потому что Бульбаш сейчас в компании с Никитой беседовал с Поликарповым, рассказывая упущенные ими ранее подробности.
Мелькнула мысль, что я сейчас совершаю ошибку и ни за что ни про что взъелся на невиновного человека. Вот только факты, как известно, самая упрямая в мире вещь. Времени только мало, так что просто придется идти ва-банк. Брать нахрапом.
— Пойдем, — неуверенно ответил Бродов. — Я тут как раз уже думал перерыв сделать… А что случилось?
— Да ничего не случилось, — я обезоруживающе улыбнулся. — По статье пару тезисов можем обсудить, чтобы коллегам не мешать.
— Евгений Семенович, вы же бросили? — все-таки попыталась вмешаться Зоя.
— Ох, бросишь тут с вами, — я нахмурил брови в притворной строгости. — Да и кофе уже не лезет, а отравиться чем-то надо…
— Но, может, все-таки не стоит? — девушка искренне пыталась понять мою мотивацию и встревоженно захлопала ресницами.
— Ну, может, и не стоит, — я сделал вид, что засомневался. — Наверное, просто так с тобой, Арсений Степанович, постою. Работайте, Зоя Дмитриевна, работайте. Простите, что отвлек вас своими метаниями.
Толстяк тем временем залез в шкаф, достал оттуда необъятное пальто, закутался в него, напялил на голову пышную меховую шапку, мгновенно став похожим на полярника. Движения у него при этом были суетливые, он явно что-то заподозрил. Но думает, наверное, что дело в чем-то другом.
На лифте мы съехали молча, вышли в темный дворик за зданием редакции, где пару дней назад, оказывается, установили железный ларек для пункта народной дружины. Он пока пустовал, освещаемый потускневшим фонарем, и смотрелся как чуждый элемент среди устоявшегося порядка.
— Будешь все-таки? — Бродов протянул раскрытую пачку «Родопи», но я отказался.
— Так постою.
Арсений Степанович прикурил, нервным движением погасив одну спичку и достав следующую. Получилось у него только с третьей.