Сердце снова заныло.
«Тони, как же я по тебе скучаю…»
Виктор о чем-то препирался с отцом. Я пролистала еще несколько фото, ловя себя на мысли, что даже сквозь боль, улыбаюсь.
Вот они дурачатся с Полиной.
Вот мы втроем, отогреваем замерзшие ладони горячим шоколадом из уличного ларька.
Вот я в его шапке, на улице ночь и все вокруг припорошено снегом.
Его татуировки крупным планом. Кажется, Полина действительно любит снимать все, что кажется ей красивым. А ее брат такой.
Странный узор на лопатке, похожий на кельтский орнамент. Вензель слов. Нотный стан, сквозь который рвется на волю птица. Та самая татуировка, сделанная в честь девушки, которую он впервые по-настоящему полюбил. От осознания, что где-то живёт та самая, что смогла украсть его сердце, все внутри скрутило проволокой.
Я перевернула телефон боком, чтобы тщательно рассмотреть и словно в калейдоскопе, когда из одной картинки вдруг появляется другая, увидела, что переплетения линий напоминают тюльпан.
Сердце зачастило.
«Тюльпаны, — проводив меня в тот вечер домой, ответил он сестре. — Её любимые цветы — белые тюльпаны».
Нет, не может этого быть.
Закрыв переписку с Полиной, я попыталась вспомнить, что могло произойти, когда он набил этот рисунок. Ответ пришел моментально — мой день рождения.
Прокрутила ленту собственной фото галереи на год назад, а потом увидела запись. Кто-то снимал меня со спины. Мама попросила сыграть, я не хотела, но вынужденно согласилась. В тишине комнаты заиграло фортепиано. Я приблизила видео. В уголке кадра, за спинами других, он стоял с букетом моих любимых цветов.
Я вдруг почувствовала, как плачу, вспоминая каждое случайно сказанное им слово. Каждое завуалированное признание, которых за этот год было так много.
Сколько звоночков я не заметила. То, как он злился на меня ни с того, ни с сего, болтал какую-то нескладную чушь, оставаясь со мной один на один в машине, наши бессловесные гляделки.
С детства я ненавидела одиночество…
Завтрак под тоскливый звон серебра и молчаливые дороги…
Я закрыла глаза, вдруг понимая, чего больше всего боюсь. И к чему иду по собственной воле…
С детства я ненавидела одиночество…
Я любила долгие разговоры по вечерам и тесные объятья. Переплетенные пальцы и руку на плече во время прогулки по улице. Я любила видеть, что нужна. Я любила, когда меня любят. И вдруг поняла, что все это время меня любил лишь один человек. По-настоящему. До безумия. Отдавая себя полностью.
И душа словно взорвалась изнутри. Это чувство пугало и окрыляло одновременно. Потому что показалось, если сейчас не потороплюсь, потеряю самое главное.
Любовь, которую я так долго искала, была совсем рядом. А я не замечала.
— Прости, — вернулся в комнату Виктор. — Иногда с ним сложно по-человечески разговаривать, — нахмурился он, говоря об отце.
Я подскочила, подошла к нему, взяла его такое знакомое лицо в ладони и прошептала:
— Забудь. Пожалуйста забудь все, что я только что наговорила.
Виктор замер, ошарашенно на меня гладя.
— Спасибо тебе за все. За то время, что мы были вместе. Что прикрыл меня от отца. Спасибо, Вик, но кажется… — я пыталась сдержать глупую улыбку, но не могла. — Кажется, я должна быть не здесь.
Уже на пороге, обернулась, вспомнив:
— Да, а что ты хотел сказать?
Он сверкнул белоснежными зубами и, протянув мне ключ от их комнаты в академии, ответил:
— На этот раз, открой сама.
Впервые я по ступенькам бежала. Летела как ветер, совершенно наплевав на то, кто и что в академии обо мне подумает.
Открыв дверь ключом, я вошла. Вошла в сотый, наверное, раз, но все ощущалось иначе. Макса не было. Виктор переехал. Внутри было непривычно тихо.
Дверь одной из спален распахнулась, впуская в темноту очертания света. Дыхание сбилось, растворившись в воздухе рваным выдохом:
— Тони…
Он замер, удерживаясь рукой за дверной проем. Сердце сжалось.
Захотелось бежать к нему навстречу, броситься в объятья и просить прощения за все сказанные прежде слова. Шептать, что это неправда, и я полная дура и никто уже не встанет между нами, но жесткий взгляд пригвоздил к месту.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Его здесь нет, — ответил Антон.
В сердце стало так больно, как не было, наверное, никогда, стыло и до обидного горько. И вдруг я поняла, каково это. Что он чувствовал все эти месяцы.
— Я не к нему приехала.
Все в его виде показывало, почему мне больше не стоит приближаться. Давать даже самый крошечный повод. Я ведь понимала, что обществе, к которому принадлежу, наши отношения невозможны. Но ведь и Антон это знал. С самого начала.
И я ждала.
Чего?
Шага навстречу в качестве знамения. Бессловесного подтверждения: «Да, я знаю, будет трудно, но я с тобой».
«Ну же, Тони», — мысленно прошептала я, испытывая судьбу.
И вдруг он шагнул. Не зная, что за условия я ставила вселенной.
Без раздумья я бросилась ему навстречу, готовая разбиться о стену безразличия. Вот только руки в ответ подхватили. Разве я могла сомневаться?
Прижавшись губами к губам, я тихо шептала: «Прости-прости-прости!»
Хотелось, чтобы он обнял крепче. Настолько, чтобы дышать стало трудно.
Потому что он здесь. Со мной. Он все еще любит меня.
Я покрывала поцелуями его лицо, глаза, губы. Каждый шрам, от самых крошечных до того, что рассекал половину его лица от брови до подбородка.
— Адель, Адель, — не то, улыбаясь, не то пытаясь понять, что случилось, повторял Антон, стер с моей щеки слезу и аккуратно отстранив, спросил:
— Эй, почему ты плачешь?
Я прошептала:
— Потому что мне так жаль. Так жаль, что я так долго не видела самого главного.
— О чем ты?
— Морис Равель «Печальные птицы». Я играла ее на день рождения назло матери. — Я закрыла глаза и прижавшись к его шее, втянула запах кожи. Господи, такой чудесный запах — Самая неподходящая празднику мелодия. И ты принес мне белые тюльпаны, но так их и не подарил.
— Прямо передо мной тебе вручили огромный букет роз, — стушевавшись, ответил он. — Почти с твой рост.
— Антон, — я уткнулась лицом в его плечо. — Разве ты не знал? Я ненавижу розы.
Он провел рукой по моей спине и скомкано прошептал:
— Но разве все не было ошибкой?
Я обвила руками его шею и поцеловала. Безумно. Страстно. Как ни целовала еще, наверное, никого и никогда. Как будто от этого поцелуя зависела моя жизнь.
— Адель.... Мы ещё... Мы ещё можем попробовать остаться друзьями, — в секундных перерывах между вдохами попытался сказать он. — Пока не поздно. Пока…
Я притянула его за воротник футболки ближе, не дав закончить.
— Молчи!
Приложив палец к его губам, отодвинулась и, глядя в глаза, произнесла как можно разборчивей:
— Я хочу тебя, Уваров. Со всеми твоими шрамами и без них. Не как друга. Как самого прекрасного из парней. — Впервые за несколько недель, чувствуя, что по-настоящему счастлива, улыбнулась и прошептала:
— Да, Тони, я, кажется, люблю тебя. И хочу полностью. И навсегда.
Глава 55 - Военный совет
СЕВЕР
Утром третьего января я сидел в кабинете научного руководителя, который по вторникам собирал «своих» студентов и даже факт, что сейчас новогодние каникулы его ничуть не заботил. На столе были разложены чертежи, и я мысленно выискивал в них собственные ошибки.
— Привет.
Адель присела на край свободного стула рядом со мной.
Я повернул голову. Увидеть ее здесь было более чем неожиданно.
— Не уж-то гроза строителей уже и в архитекторы подался? — спросил я, не совсем понимая причину ее появления.
— Не совсем, — ответила она и придвинулась чуть ближе. — Есть разговор.
— Давай потом, — ответил я, словно почувствовав. Потому что в эту же секунду, с грохотом рассыпавшихся тубусов и привычным чертыханьем, в аудиторию вломился мой декан, по совместительству дипломный руководитель.