Читать интересную книгу Сокрытые лица - Сальвадор Дали

То была великая задача, великое таинство, в кое он желал вновь погрузиться и тем сбежать от времени равенства и деиерархизации – великое таинство происхождения, наследования, зачатия: на этом зиждились все основы аристократии. Он переносился на несколько столетий вперед, отправляясь назад, в самую суть возлюбленного им Средневековья. Чтобы вновь предаться пылким размышлениям такого рода, ему необходимо добраться до двух громадных сундуков с книгами, что все еще стояли нераспакованными, среди них – наиболее эзотерические древние трактаты о сатанизме и магии, а рядом – самые строгие научные монографии по современной биологии. Стояли перед ним и другие великие теологические задачи, кои породил предмет его размышлений, в особенности «смертный грех по представлению» или по недомолвке… все эти заповеди, насаждаемые святыми отцами церкви в эпоху инквизиторского католицизма, заповеди ужасные, а временами возмутительно потешные. Ночные сорочки с хитроумными прорезями – богобоязненным парам, желающим плодиться безгрешно, недвусмысленные разъяснения, что пара «обязана не закрывать глаза» во время соития и «смотреть друг другу в лицо, желательно – на нос, дабы предотвратить и избежать образов и воспоминаний о других людях». А еще полагалось, чтобы лоб всегда увлажнен был крестом святой воды, дабы уберечь его от скверных мыслей и так изгнать просачивающихся в душу и тело тлетворных духов, в таких подходящих обстоятельствах опасно жадных до овладения плотью. И постоянный повтор кошмарной максимы: «Pulva eris et pulva reverteris» [52] , от коей огни всей неуправляемой похоти должны были погаснуть в величайший миг, кой породит святого, чудовище, злой дух… или царя. Граф Грансай осознал, что потребно лишь взять эти богатые материей верования и предрассудки церкви дословно, пролить на них свет особых наук наших дней и узреть пред собой путь Истины: смертный грех по представлению!

«Разумеется, – рассуждал он про себя, – если нравственность существует, самые ужасающие и предосудительные неверности и измены – не те, что совершаются тайно и вдали от возлюбленного, но, напротив, прямо в их объятьях, в миг соития, вольным или невольным представленьем себе образа другого человека и так передают нечистую жизнь».

Из этого свойства диссоциации и взаимной зависимости глубинных физиологических и психологических функций человека возникли все теории тела, рассматривающие его как простой сосуд, приемник духов, кои, поскольку присутствуют постоянно, сообщаются и пребывают «в связи» друг с другом посредством силы воплощения памяти, становятся не разделимы никаким расстоянием, никаким океаном. Эта мысль о многонаселенном теле коренилась во всех древних верованиях Востока. Что это как не отделение, перерождение и переселение душ? Но переселение душ, кое Грансай считал грубой метафизической ошибкой, была в его случае правдой повседневности, его собственным опытом. Средневековая Европа, согласно ему, нашла самые «практические» решения и образы, наиболее приложимые к реальности, – образы сновидческого мира, инкубов и суккубов, чьи тайны, в мельчайших эмпирических деталях, излагались в анналах демонологии и сатанинских практик приворотной магии. А современная наука гипноза целиком уже содержала все эти практики, ибо гипноз есть лишь гиперэстетическое проявление перманентного состояния анимизма и переселения душ.

Да! Он был уверен во снах, что несли их с Соланж в едином потоке. Да, в этом он все еще мыслил как крестьянин. Когда крестьянин Либрё говорил о юной невесте, что «она беспокоится – боится, что родит ребенка под сглазом», будущая жизнь зависела от удаленного взгляда, могшего посеять непорядок в новорожденном духе, и как же близок был этот способ понимания вещей к реальности – или, во всяком случае, к тому, что думал сам Грансай. Да! Сто раз да! Таинство размножения – что за чудесное посредство, что за волшебный сосуд сатанизма, искушения и проклятья, черт его подери. Что может быть более плотским порабощением духа, нежели применение удовольствия как средства заставить клетки, плазмы и внутренности создать физическое подобие глаз, слизистых и припадков гнева ненавистного существа, кое будет отлито в форму женщины, обладаемой им лишь в духе? И так ли уж слабоумно думать о порождении сына Соланж де Кледа, через все расстоянья океана, телом Вероники? Да, это было столь же возможно, сколь принимать Соланж в его мозгу, когда она приходила и мучительно овладевала им, проникая во все складки и извилины царственной подлинностью своего сияющего образа (царственная подлинность, сияющий образ – ну и слова, описывающие бедную Соланж, хворую телом и душой, далекую, одинокую!).

Когда граф овладевал Вероникой в таком умонастроении, не она ли сама, всей своей плотью, становилась плотью другой женщины? Соланж… далекой, одинокой! Но чем был этот хаос диких блужданий, невозможных страданий мученического ума, если не всевозрастающей и неутоленной любовью к Соланж, что ввергала его в безумие? Сжимая ладони, граф Грансай ерошил седеющие волосы, падавшие ему на сумрачный грозовой лоб короной серебряных листьев оливы.

«Миф крови! Я владею тобой целиком, всею твоей душою! Но не хватает мне крови твоей, и в день, когда смогу получить ее – ты будешь для этого обнажена, – я мог бы дать тебе свою, я подарил тебе лишь полуоткрытый гранат с рубинами, ну что за эстет-идиот! И за это будь я проклят тоже! Но еще более идиотичны представленья, отрицающие непостижимые законы “прививания”, коим мякоть апельсина вынуждают наследовать поддельную кровь граната; и все же это насилие над легковерием – прививание “инкубу” крови, настоящей крови, коя не только постоянно возбуждена малейшими образными представленьями, но и, что важнее всего, вся меняется и отравляется ими чуть ли не до пробужденья загадочных опухолей и выкидышей поддельных зародышей вагинальной фибромы, что требуют хирургического вмешательства. Рак странным образом напоминает “воплощенного инкуба”! – воскликнул Грансай в тишине своего навязчивого, отчаянного раздумья… – Да, приворотная магия, как и сны, – она в крови, это неизлечимо. Соланж де Кледа – смертельный рак, что пожирает меня, он растет у меня в мозгу!»

В этот миг он почувствовал, как нечто теплое и кроваво-красное мягко прижимается к его рту. Вероника робко целовала его. Граф вздрогнул. Как долго его жена была рядом – быть может, с тревогой наблюдая за ним, покуда он, погруженный в фантастические теории, даже не замечал ее присутствия?

Он шатко поднялся, будто пробудился от мучительной грезы.

– Лошади ждут нас. Ты сдержишь слово, и мы проедемся по пустыне? – спросила Вероника с легкой обидой в голосе. Затем принялась ходить вокруг него, как ручной лев. Наконец сказала: – Знаю, что не могу тебя спрашивать, о чем ты думал… Я к этому привыкла. Я ни на что не жалуюсь, но хочу помочь. Если мы договорились, что жизнь твоей души я никогда не разделю, это мне запрещено, так позволь хотя бы сопровождать ее время от времени, чтобы гнать ее галопом и истощать твои беды, быть может, усыплять их, в точности так, как я умею истощать твои воспоминания своими объятьями.

– Если б только приблизилась к тем воспоминаниям, ты бы от них умерла, ибо они суть нагие воспоминанья без объятий, – сказал Грансай, словно возвращаясь к действительности, но лишь постепенно, и все приглаживал волосы золотой расческой.

– Господи! – воскликнула Вероника, несчастная, мятежная, тряхнула тяжелыми светлыми волосами. – Почему я никак не могу сделать тебя счастливым? Почему тело мое не может стать хотя бы обиталищем духа, что преследует тебя? Да! К чему отрицать! В твоей жизни есть другая женщина, далеко отсюда либо уже мертвая, быть может. Я никогда не узнаю, но поскольку с самого начала приняла это как предположение, я теперь желаю стать ею во плоти, чтобы ты мог видеть во мне ее, а кровь твою могла бы все еще горячить я сама… прежде чем начнет гаснуть пыл твоего желания.

Грансай изобразил жест протеста, и Вероника, приблизившись, прижала щеку к его груди и сказала:

– Да! Я знаю! Ты уже любишь меня меньше.

Грансай ответил ей долгим поцелуем, а когда поднял голову, увидел канониссу: та пересекала веранду и походя бросила ему быстрый, полный ненависти взгляд. «Отчего она последнее время так на меня смотрит?»

Два коня дожидались их у дверей, что выходили к пустыне. Один белый, как иней, второй черный, как грех. Белый стоял в тени, а черного озарял солнечный луч.

– Какого возьмешь? – спросила Вероника, коварно улыбаясь, и сама ответила на свой вопрос: – Я знаю – грех! Он похож на дьявола, правда, этот конь? – Она гладила коня по морде.

– Как любезно ты напоминаешь мне, что обещала повторить сегодня наш грех! – ответил Грансай вполголоса.

Вероника на миг огорчилась.

– Почему ты с таким упорством зовешь так этот странный, но дикий вид любви? Для меня, напротив, это как огненная райская вода, золотой дождь Данаи.