— Итак, человечек, твой путь оканчивается здесь? — сказал Каа, когда Маугли, закрыв лицо руками, бросился на землю. — Скажи, что с тобой! Мы с тобой одной крови, человек и змея.
— Зачем я не умер посреди рыжих собак? — простонал юноша. — Я потерял свою силу, и это не от яда. День и ночь я слышу двойные шаги. Поверну ли я голову, мне кажется, кто-то только что спрятался от меня. Я иду смотреть за деревьями — никого. Я зову, никто не отвечает, а между тем мне кажется, что кто-то меня слушал, но не закричал мне. Я ложусь и не отдыхаю. Я бегаю и не могу остановиться. Я купаюсь, но не ощущаю прохлады. Охота мне противна. Мне противно убивать, но не хочется драться без того, чтобы убить. В моем теле Красный Цветок; мои кости превратились в воду и… я не знаю, что я знаю.
— Зачем говорить, — медленно сказал Балу, поворачивая голову в сторону Маугли. — Подле реки Акела сказал, что Маугли прогонит Маугли обратно к людской стае. Я тоже говорил это. Но кто теперь слушает Балу? Багира… где теперь Багира? Она знает. Таков Закон.
— Когда мы встретились в Холодных Логовищах, человечек, я уже знал это, — произнес Каа, слегка поворачивая свои могучие кольца. — В конце концов, человек идет к человеку, хотя бы джунгли не выгоняли его.
Четыре Брата переглянулись, потом посмотрели на Маугли; происходящее удивляло их, но они были готовы повиноваться.
— Значит, джунгли меня не изгоняют? — с трудом пробормотал Маугли.
Серый Брат и остальные трое яростно заворчали и начали:
— Пока мы живы, никто не посмеет…
Но Балу остановил их.
— Я учил тебя Закону Джунглей. Мне и следует говорить, — сказал он, — и хотя я не различаю перед собою скал, я вижу далекое будущее. Лягушечка, иди по собственной тропе; устрой себе логовище со стаей твоей собственной крови, с твоим племенем; но когда тебе понадобится зуб, глаз, лапа или быстрое слово, переносящееся ночью из места в место, вспомни, господин джунглей, что джунгли твои; только позови нас!
— Средние джунгли тоже твои, — заметил Каа, — конечно, я не могу ручаться за Маленький Народ.
— О мои братья, — произнес Маугли и, зарыдав, всплеснул руками. — Я сам не знаю, что я знаю! Мне не хочется уходить, но ноги увлекают меня. Могу ли я жить без таких ночей?
— Полно, поднимись, Маленький Брат, — продолжал Балу. — Нечего стыдиться. Когда мед съеден, мы бросаем опустошенный улей.
— Скинув кожу, — сказал Каа, — мы не можем снова заползти в нее. Таков Закон.
— Слушай же, самое дорогое для меня существо, — произнес Балу. — Тебя нельзя удержать ни словом, ни силой. Подними голову. Кто посмеет задавать вопросы господину джунглей? Я видел, как ты играл белыми камешками вон там, когда ты был крошечной лягушкой; Багира, которая заплатила за тебя только что убитым молодым быком, тоже видела тебя. Из тех, кто был при этом осмотре, остались только мы двое; потому что Ракша, твоя мать по логовищу, умерла, как умер и твой названый отец; все волки старой стаи давно умерли; ты знаешь, куда ушел Шер Хан; Акела пал среди долов, и, если бы не твоя сила и мудрость, там погибла бы и вторая сионийская стая. Остались только старые кости. Теперь уже не человеческий детеныш просит позволения у своей стаи, а господин джунглей становится на новый путь. Кто может допрашивать человека?
— Но Багира и бык, которым я был куплен, — сказал Маугли, — мне не хотелось бы…
Он не договорил; внизу послышалось раскатистое ворчание, треск ветвей, и через мгновение Багира, легкая, сильная и ужасная, как всегда, остановилась перед юношей.
— Потому-то, — сказала пантера, вытягивая свою влажную правую лапу, — я не пришла раньше. Я долго охотилась, но теперь в кустарниках он лежит мертвый, — лежит бык по второму году, бык, который дает тебе свободу, Маленький Брат. Теперь все долги уплачены. Что же касается остального, моя речь — речь Балу. — Пантера полизала ногу Маугли. — Помни же, Багира тебя любила! — вскрикнула она и сделала прыжок со скалы. От подножия холма снова донесся ее громкий длительный крик: — Хорошей охоты на новом пути, господин джунглей! Помни же, Багира тебя любила.
— Ты слышал, — сказал Балу, — теперь все кончено; ступай, но прежде подойди ко мне. О мудрая лягушечка, подойди ко мне.
— Трудно сбрасывать с себя кожу, — заметил Каа, когда Маугли, прижимаясь головой к слепому медведю, долго рыдал, обнимая его шею, а Балу слабо старался лизнуть его ноги.
— Звезды побледнели, — сказал Серый Брат, нюхая предрассветный ветер — Где мы сегодня устроим логовище? Ведь теперь мы побежим по новому следу.
И это последний из рассказов о Маугли
В ГОРНОЙ ИНДИИ
Лиспет
Она была дочерью горца Сону и Джадех, его жены. Один год случился неурожай маиса, а на их единственном маковом поле, как раз над долиной Сэтлэджа, на Котгархской стороне, провели ночь два медведя. Поэтому в следующем году Сону с женой стали христианами и принесли своего ребенка в христианскую миссию крестить. Котгархский священник окрестил девочку Елизаветой, или, как произносят горцы-пахари, Лиспет.
Через несколько лет после этого Котгархскую долину посетила холера и унесла Сону и Джадех, а Лиспет сделалась полуслужанкой, полукомпаньонкой жены котгархского священника. Это было после воцарения моравских миссионеров в тех местах, но до того, как Котгарх позабыл свое название «Владычицы северных гор».
Не знаю, христианство ли так усовершенствовало Лиспет, или боги ее страны одарили ее этим свойством, которому было суждено проявиться при каких угодно обстоятельствах, только она выросла прелестной девушкой. Если горная девушка красива, то стоит пройти пятьдесят миль по плохой дороге, чтобы взглянуть на нее. У Лиспет было греческое лицо, одно из тех лиц, которые люди рисуют так часто и видят так редко. Цвет ее лица был бледный, как слоновая кость, и для своего племени она была необыкновенно высока. Глаза у нее были также чудные, и не одевайся она в отвратительное ситцевое платье, столь любимое миссионерами, вы бы могли, встретясь с ней неожиданно в горах, принять ее за саму римскую Диану, вышедшую на охоту.
Лиспет была хорошей христианкой и, когда выросла, не отступилась от христианства, как делают многие горные девушки. Земляки ненавидели ее за то, как они говорили, что она сделалась «белой женщиной» и каждый день умывалась, а жена капеллана не знала, что ей с ней делать. Нельзя заставлять мыть тарелки и блюда стройную богиню, ростом в пять футов и десять дюймов. Лиспет играла с детьми капеллана и училась в воскресной школе, перечитала все книги, какие были в доме, и с каждым днем хорошела, словно царевна в волшебных сказках. Жена капеллана говорила, что ей следует поступить няней в Симле или устроиться на какое-нибудь «порядочное» место. Но Лиспет не желала поступать в услужение. Она была счастлива и там, где жила.
Когда путешественники — их было немного в эти годы — заезжали в Котгарх, она обычно запиралась в своей комнате, боясь, как бы ее не увезли в Симлу, к незнакомым людям.
Однажды, когда Лиспет уже было семнадцать лет, она пошла прогуляться. Она не гуляла, как гуляют английские дамы, уходя мили за полторы, а затем возвращаясь назад в экипаже или верхом. Она проходила миль двадцать — тридцать во время своих прогулок ради моциона между Котгархом и Нархундой. В этот раз она вернулась уже в сумерки, спускаясь с крутого склона, неся что-то тяжелое в руках. Жена священника дремала в гостиной, когда Лиспет вошла, еле переводя дух, тяжелой поступью, выбившись из сил со своей ношей. Она положила ее на стол и сказала просто:
— Это мой муж. Я нашла его на дороге в Баги. Он расшибся. Мы выходим его, а когда он выздоровеет, ваш муж повенчает нас.
Впервые Лиспет высказала свои взгляды на замужество, и жена капеллана вскрикнула от ужаса. Однако необходимо было прежде всего заняться человеком, лежавшим на диване. Это был молодой англичанин, и на голове у него была рваная рана. Лиспет сказала, что она нашла его на склоне холма и принесла домой. Он как-то странно дышал и был без сознания.
Его положили в постель, и священник, кое-что понимавший в медицине, перевязал его рану, а Лиспет стояла за дверью на тот случай, если бы понадобилась ее помощь. Она объяснила священнику, что намеревается выйти замуж за этого человека, и священник с женой прочли ей строгую проповедь по поводу такого неприличного поведения. Лиспет выслушала спокойно и подтвердила свое намерение. Нужна большая доза христианского чувства, чтобы искоренить дикие восточные инстинкты, например, такие, как способность влюбляться с первого взгляда. Найдя человека, достойного ее преклонения, Лиспет не понимала, для чего ей молчать о сделанном ею выборе. Она также не намеревалась уходить из Котгарха. Она собиралась ухаживать за этим англичанином, пока он не поправится настолько, что сможет жениться на ней. Такова была ее программа.