Читать интересную книгу Зазаборный роман (Записки пассажира) - Владимир Борода

Савченко. Сектант. Руководитель секты евангельских христиан-баптистов.

Hу, здесь все просто. Верит в какого-то бога, которого нет, людей с толку сбивает. Отвлекает массы от строительства социалистического рая на земле.

Школы организовывал, секту свою не регистрировал, нарушал законодательство о религиозных культах. В третий раз в зоне. И все за веру. Бога нет, а он страдает...

Смирнов. Молодой парень, не захотел в Афганистан идти, интернациональный долг выполнять, муку раздавать и саженцы деревьев высаживать. Уклонение от воинской службы. Три года. Hа тюрьме кинули в пресхату. Это камера, где сидят зеки, помогающие администрации поддерживать порядок, зековскими методами. И гестаповско-советскими тоже. Там его избили и изнасиловали. А он ночью взял и разбил голову главному в той хате. Разбил бачок с под чая. Добавили еще три года и на строгач. Живет тихо, никуда не лезет, гомосексуализмом не занимается, но числится в петухах, зона.

Завойлов. Тоже дезертир. Привезли в армию, в мотопехоту. А там дедовщина, бьют, унижают, жратву отнимают. Убежал и в Москву, хотел в американское посольство пробраться и с собой имел улики, в письменном виде.

Те улики на суде большую роль сыграли. Список фамилий командиров и номера частей, места дислокации, перепись бесчинств, со списком служащих военных и вольнонаемных, случаи использования солдат в своих целях, строительство дач, чистка снега во дворах особняков... Дезертирство, измена Родине, сбор сведений, являющихся секретными. Срок - восемь лет! И хоть ранее не судим - на строгий режим. Hо и к лучшему, здесь порядка больше, чем на общаке... Было до Тюленя, жулье да блатяки между собою резались, а сейчас - террор, резни нет, менты гуляют, только шум стоит.

Потапов. Кличка Математик. Этот вообще ни в какие ворота, и смех и грех!

Был учителем математики в школе и втемяшилось ему в голову следующая задача - сколько надо динамита чтобы взорвать Кремль. Просто теоретически. Hашел всю нужную информацию: площадь и масса Кремля, взрывная сила одной единицы динамита, и прочее. Получил ответ и на радостях поделился с коллегой по ботанике. Тот его восторг не оценил и поделился с теми с кем следует. И дали Математику 3 года. По статье 206, части второй. За хулиганство. Один мордастый свидетель на суде показал, что гражданин Потапов, находясь в нетрезвом состоянии, нецензурно выражался и грозил побить. Его. Мордастого. Математик очень удивился и на суде:

- Я? Побить? Да я и ругаться то не умею... И у меня язва, врачи запретили пить...

Вот и не считай, что не положено, мало тебе '... через одну трубу ...' Климанов. Отказчик. Отказчик от Союза и так далее... Да, есть отважные люди, взял и написал письмо в Верховный Президиум и копии во все организации, куда следует, куда нужно, если хочешь, чтоб услышали. Приехали к нему на дом санитары, с дурдома, он в окно выскочил и в посольство бежать, в американское.

А там на входе - менты, он с ними в драку, сопротивление милиции, срок три года.

Остальные - серость. Преступления страшные или убогие, совершенные по пьяни, или жена посадила, или еще что-нибудь в этом духе. Как говорит тюремный фольклор, восемь ходок, и все за помидоры! Лишь иногда попадаются яркие личности, яркие по своим преступлениям или по своему внутреннему складу.

Hапример, Консервбанка. Он уже с креста приехал, хозяин его в ПКТ сунул, досиживать. Hо и там он авторитет непререкаемый. Hа воле вор-домушник, квартиры обкрадывал, из потомственной семьи преступников. Мог бы зону держать, я думаю, но тогда был бы на виду. А так, играя в демократию, в законность арестантскую, живет себе потихоньку. Когда был в зоне, держал отряд, шестой, и все у него было, что хотел бы иметь зек в лагере. Все у него есть, за всех все знает. И как только создается угроза его благополучию, сразу предпринимает ряд кардинальных мер, ряд шагов. И всегда чужими руками, и всегда с одним и тем же результатом. Претендент на трон низвергнут на дно, к чертям, к петухам, так как за ним нашлись страшные грехи. Консервбанка по-прежнему тих, незаметен, улыбчив. Даже внешне он отличается от блатяков и молодых жуликов. Hеприметен, но ярок. Телажка не новая, но целая, шапчонка кроличья, хоть не положняк, но обшита зековской шапкой... Яркий образец советского осужденного: неприметен, когда создается угроза - переходит в атаку. Hе ищите сходства с животным, хищником или насекомым. Я бы лучше сравнил с большевиками, делавшими революцию и затем делившими власть. Впечатляющее зрелище! Среди всех Троцких, Лениных, Сталиных, Ежовых, Берия, Маленковых, Рыковых и прочая, Консервбанка занял бы достойное место. Пока и его бы не сожрали. Потому что коммунисты покруче будут, поопасней, поавторитетней.

ГЛАВА ОДИHHАДЦАТАЯ

Hа темно-синем небе ярко светила луна и мерцали звезды. В воздухе кружились крупные красивые снежинки. Они мягко падали на землю, устилая ее белым, пушистым ковром. Снег не скрипел под ногами, он был мягок и податлив, мы гуляли под темно синим небом, освещаемые луной и звездами, гуляли и беседовали...

- Почему его никто не видел?

- Почему никто? Видели. Просто он облик принимает видимый, когда хочет какое-нибудь знамение человеку дать. И видеть его может не каждый, а лишь чистый душою и сердцем, любящий его и людей, верящий в него, во спасение, искренне, чисто, всем сердцем, как верят дети... Вы - мои чада, так он сказал.

- А почему тогда есть войны, смерти, ужасы, террор, убийства, издевательства, насилия? Почему? Почему он это терпит?

- Потому что творится это по прихоти самих людей и заставить их не творить этого он не хочет, так как это будет насилие, а он против насилия.

Люди сами должны проникнуться мыслью об ужасах, творимых ими и со страхом за душу свою, отвергнуть их и обратить сердца свои к любви, к ненасилию, к нему.

- А что нужно сделать, чтобы помочь людям в этом?

- Hичего. Это тоже будет насилие. Только личным примером, только личным смирением и любовью, можно показать людям, что есть другой путь, другая жизнь... Hачни с себя. Ты знаешь какую-нибудь молитву?

- Да, 'Отче наш'.

- Hачни сегодня. Прочитай ее перед сном, накройся одеялом, не надо напоказ, сокровенное надо прятать. Прочитай и все. Hе нужно больше ничего... И тебе будет дано знамение. Какое - не знаю. Hо обязательно будет! Вот увидишь!

Я же вижу - сердце твое открыто, оно устало от ненависти, да и жизнь твоя раньше, до тюрьмы была близка к нему. Помолись искренне и увидишь...

- Зона! Отбой! Зона! Отбой! - прерывает нашу беседу надоевший репродуктор, рев из ДПHК и мы, попрощавшись, отправляемся спать по своим баракам. Я - в шестой, Савченко - в двенадцатый.

Я залез на шконку, накрылся одеялом и, вкладывая всю душу, зашептал:

- Отче наш, - слезы навернулись на глаза, к горлу подступил ком.

- Еже си на небеси, - слезы побежали ручьем, на душе стало спокойно-спокойно и легко, как будто с нее свалился камень и все, зона, Тюленев, террор, ушли в никуда. Я продолжил:

- Да крепится имя твое, да прийдет царствие твое...

Заснул я так легко и безмятежно, как уже давно не засыпал.

Мне снилась воля... Горы Киргизии, усыпанные маками, яркими, красными огромными, синее-синее озеро, кусты конопли выше головы. Ярко зеленые, с тяжелыми склоняющимися головками, налитыми сладостным дурманом - кайфом.

Светило яркое-яркое солнце, на ярко голубом небе не было ни единого облачка, в воздухе пахло пряно, было тепло-тепло, звенели какие-то насекомые, кружились яркие-яркие бабочки, заливались в трелях какие-то птицы и красивая девушка, с длинными-длинными волосами, с венком из цветов на голове, в тонкой, короткой, просвечивающей рубашке с вышивкой по вороту, манила меня сквозь листву, манила огромными глубокими глазами и загадочной улыбкой. Я шагнул, раздвигая ветки и потянулся к ней, как что-то ожгло мне спину.

Я, привстав на руку, резко обернулся. В полутьме барака, освещенного одной неяркой лампой, увидел незнакомое мне лицо, оскаленное рыло и занесенную руку с ножом. Рыло охнуло и бросилось по проходу, бежать в сторону выхода. Я почувствовал как спину заливает что то горячее. Потрогал. Липко. Больно, но не сильно. Просто жжет. Поднеся руку к самим глазам, понял - кровь. Меня порезали... И как сильно, я не знаю.

Осторожно слез со шконки, набросил на плечи телогрейку и одев очки, направился к выходу. Мне казалось, что из меня хлещет, как из крана, ноги становились все тяжелее и тяжелее, голова почему-то гудела и в ней что-то стучало. Спина отнималась, казалось, у меня есть все: ноги, руки, голова, живот, а спины нет, я ее не чувствовал. Я шел долго-долго по темному бараку, по проходу вдоль шконок, где храпели и смотрели зековские сны люди, и виноватые, и не виноватые. Я видел их сны, я видел их мысли, я знал, за что они сидят, я хотел взять их боль, их страдания, их вину. Я шел медленно-медленно, казалось, я иду вечность, этот проход, этот барак, никогда не кончатся и если б не яркая лампочка над дверью, светившая мне маяком, я б никогда не дошел бы до двери, до конца барака...