Читать интересную книгу Взгляни на дом свой, ангел - Томас Вулф

Последние несколько недель в домике проживала Энни, южнокаролинская кухарка миссис Селборн — полная красивая негритянка тридцати пяти лет, с кожей насыщенного медно-коричневого цвета. Она приехала провести лето в горах, рассчитывая подрабатывать в отеле или в пансионе,— она была хорошей кухаркой. Хелен наняла ее за пять долларов в неделю. Поступок, продиктованный гордостью.

В это утро Гант проснулся раньше обычного и задумчиво уставился в потолок. Потом встал, оделся и в кожаных шлепанцах бесшумно прошел по мосткам в домик. Хелен разбудили громогласные протесты Энни. Вся в мурашках дурного предчувствия, она сбежала по лестнице и наткнулась на Ганта, который, заламывая руки и ис-пуская стоны, расхаживал взад и вперед по прачечной.

Двери были распахнуты, и она услышала, что негритянка возмущенно разговаривает сама с собой и стучит ящиками, собирая свои вещи.

— Я к такому не привыкла. Я замужняя женщина, вот что. Я в этом доме лишней минуты не останусь.

Хелен в ярости накинулась на Ганта и встряхнула его за плечи.

Ах ты, мерзкий старикашка! — закричала она.— Как ты смеешь!

Боже милосердный! — хныкал он, топая ногой, словно ребенок, и меряя комнату шагами.— За что ты так меня испытуешь на старости лет! — И он принялся тщательно всхлипывать.— У-у-у-у! О Иисусе, это страшно, это ужасно, это жестоко, что ты наслал на меня такую кару!

Его пренебрежение логикой достигало парнасских высот. Он винил бога за то, что попался, он рыдал потому, что был изобличен.

Хслсн кинулась в домик и мольбами и уговорами попыталась умиротворить негодующую Энни.

Ну ладно, ладно, Энни,— упрашивала, она.— Я тебе прибавлю доллар к неделю, если ты останешься. Забудь про это.

Нет, мэм,— упрямо отвечала Энни.— Я тут не останусь. Я его боюсь.

Гант на секунду прерывал свои метания и настораживал чуткое ухо. При каждом решительном отказе Энни он испускал тяжкий стон и возобновлял ламентации.

Люк, спустившийся вниз, нервно подпрыгивал то на одной широкой босой ступне, то на другой. Теперь он подошел к двери, выглянул и неожиданно разразился оглушительными «уах-уах!» при виде добродетельного негодования на лице негритянки. Хелен вернулась в дом, сердитая и встревоженная.

— Она растрезвонит об этом по всему городу,— объявила она.

Гант стонал на длинных выдохах. Юджин, который сперва был потрясен и испуган, начал сумасшедшими прыжками носиться по кухонному линолеуму, по-кошачьи падая на босые подошвы. Он восторженно взвизгнул, когда в кухню косолапо вошел нахмуренный Бен и принялся посмеиваться — отрывочно и презрительно.

— И конечно, она обо всем расскажет миссис Селборн, когда вернется в Гендерсон,— продолжала Хелен.

— О боже мой,— захныкал Гант,— за что такая кара…

– А, пшелтыкчерту, пшелтыкчерту,— сказала Хелен комично, и ее гнев внезапно разрешился смакующей и раздраженной улыбкой.

Они все взвыли.

– Я-ик умру-ик…

Юджин захлебнулся в икающем хохоте и начал медленно сползать по косяку двери, ведущей из кухни в прачечную;

— Ах ты, идиотик! — рявкнул Бен, резко занося белую руку, и быстро отвернулся с отблеском улыбки.

В этот момент на дорожке перед домом появилась Энни со скорбно-респектабельным выражением на лице.

Люк тревожно поглядывал то на отца, то на негритянку и нервно переминался на широких ступнях.

— Я замужняя женщина,— сказала Энни.— Я к такому не привыкла. Я хочу получить мое жалование.

Люк взорвался диким хохотом.

— Уах-уах!— Он ткнул ее в жирок на ребрах скрюченными пальцами. Она отошла, что-то сердито бормоча.

Юджин истомленно перекатывался по полу, подрыгивая одной ногой так, словно его только что обезглавили, и слепо дергая завязки ночной рубашки у горла. Из его широко разинутого рта время от времени вырывалось слабое кудахтанье.

Они хохотали буйно, беспомощно, сливая в этот сумасшедший смех всю накопившуюся в них многослойную истерику, смывая в миг яростной капитуляции все страхи п фатальность своих жизней, боль старости и смерти.

Умирая, он расхаживал между ними, выкрикивал свою жалобу на пристальный взгляд божьего ока, лишенного век, тревожными глазами исподтишка оценивал их смех, и в уголках его хнычущего рта лукаво играла легкая довольная усмешка.

Смыкаясь над подводными течениями, покачиваясь в их объятиях, колыхалась Саргассова жизнь Элизы, когда утром, дыхание кухонного воздуха пробиралось сквозь ревниво охраняемую щелку ее двери и плавно колыхало пучки старых веревочек. Она мягко протирала маленькие близорукие глаза, смутно улыбаясь сонным воспоминаниям о давних потерях. Ее мозолистые пальцы все еще тихонько шарили по постели рядом, и когда она обнаруживала, что возле нее никого нет, она просыпалась. И помнила. Мой младший, мой старший, последний горький плод, о тьма души, о дальнее и одинокое, где? О его лицо в памяти! Сын-смерть, товарищ моей гибели, последняя чеканка моей плоти, согревавший мой бок и свертывавшийся у моей спины. Ушел? Отсечен от меня? Когда?

Где?

Хлопала сетчатая дверь, посыльный вываливал на стол фаршированные колбаски, негритянка возилась у плиты. Сна больше не было.

Бен проходил по «Диксиленду» незаметно, но не украдкой, ни в чем не признаваясь, ничего не скрывая. Его смех мягко пронизывал темноту над монотонным поскрипыванием деревянных качелей на веранде. Миссис Перт смеялась ласково и сочувственно. Ей было сорок три года — крупная женщина с кроткими манерами, которая много пила. Когда она бывала пьяна, голос у нее был мягким, негромким и смутным, она смеялась неуверенно и тихо и ходила с осторожной алкоголичкой сосредоточенностью. Одевалась она хорошо, была пышнотела, но не выглядела чувственной. Черты лица у нее были правильные, волосы — мягкие, темно-каштановые, глаза — голубые, чуть мутные. Она посмеивалась уютно и весело. Они все ее очень любили. Хелен называла ее «Толстушкой».

Ее муж был коммивояжером фармацевтической фирмы— в его территорию входили Теннесси, Арканзас и Миссисипи, и в Алтамонт он приезжал раз в четыре месяца на две недели. Ее дочь Кэтрин, которая была почти ровесницей Бена, каждое лето проводила в «Диксиленде» несколько недель. Она была школьной учительницей в маленьком теннессийском городке. Бен был рыцарем обеих.

Разговаривая с ним, миссис Перт мягко посмеивалась и называла его «старина Бен». Он сидел в темноте, немного говорил, немного напевал, иногда смеялся — тихонько, в своем высоком минорном ключе, зажимая сигарету в развилке пальцев слоновой кости и глубоко затягиваясь. Он покупал фляжку виски, и они выпивали ее совсем тихо. Пожалуй, только разговаривали чуть больше. Но никогда не шумели. Иногда они в полночь вставали с качелей, выходили на улицу и удалялись под развесистыми деревьями. И до конца ночи не возвращались. Элиза, гладившая на кухне большую кучу белья, начинала прислушиваться. Потом поднималась по лестнице, осторожно заглядывала в комнату миссис Перт и, спускаясь, задумчиво мяла губы.

У нее была потребность обсуждать все это с Хелен. Между ними сущестовала странная, полная вызова общность. Они вместе смеялись или ожесточенно сердились.

— Да конечно же,— нетерпеливо отозвалась Хелен.— Я всегда это знала.

Тем не менее она с любопытством посмотрела на дверь, полуоткрыв крупные зубы в золоте пломб, с выражением детской веры, недоумения, скепсиса и наивной обиды на большом крупнокостном лице.

— Ты думаешь, он и правда?.. Не может быть, мама. Она ему в матери годится.

По белому, сморщенному в гримасе лицу Элизы, задумчивому и укоризненному, расползалась хитренькая улыбка. Она потерла пальцем под широкими ноздрями, чтобы спрятать ее, и хихикнула.

— Вот что,— сказала она.— Яблоко от яблони недалеко падает. Вылитый отец,— зашептала она.— Это у него в крови.

Хелен хрипловато засмеялась, рассеянно ущипнула себя за подбородок и посмотрела в окно на заросший бурьяном огород.

— Бедняга Бен! — сказала она, и ее глаза по неизвестной ей причине застлали слезы.— Ну, Толстушка, во всяком случае, порядочная женщина. Она мне нравится… И я кому угодно об этом скажу,— добавила она с вызовом, —Да и вообще это их дело. И они держат все при себе. Этого ты отрицать не можешь.

Хелен немного помолчала.

— Женщины за ним так и бегают,— сказала она потом.— Им нравятся тихие, верно? А он — настоящий джентльмен,

Элиза несколько секунд зловеще покачивала головой.

Нет, ты подумай!—прошептала она и снова затрясла поджатыми губами.— И всегда на десять лет старше, если не больше!

Бедняга Бен!— повторила Хелен.

— Тихий. И грустный. Вот что!— Элиза покачала головой, не в силах говорить. Ее глаза тоже были влажны.

Они думали о сыновьях и любовниках, их общность стала еще более тесной, они пили чашу своего двойного рабства, думая о всех мужчинах из рода Гантов, которых всегда томит жажда,— чужие на земле, безвестные скитальцы, потерявшие свой путь. Утрата, утрата!