Она подняла на него глаза. Он уже не смеялся, напоминая ей, кто она такая. В ее положении приходилось забыть о сопротивлении.
Тяжело вздохнув, она пошла обратно впереди него. Обнаружив, что семейство действительно не приступает к еде, дожидаясь ее, Аннабелла растрогалась.
Посмотрев на нее, Фэрбейрн объявил:
– Я не хотел тебя обидеть.
На это она, опустив голову, ответила:
– Простите, сэр, я сама виновата.
– Хватит разговоров! Пора обедать, – скомандовал Фэрбейрн, и все с удовольствием повиновались. Аннабелла, впрочем, видела, что трое хозяйских сыновей, в отличие от их папаши, еще не до конца справились со смехом: стоило им посмотреть на нее, как они поспешно отводили глаза и с излишним рвением набрасывались на еду.
Правда, еще до конца дня она сама обрела способность вспоминать об инциденте с улыбкой, если не со смехом. Ее исцелила работа: сначала Агнес учила ее обязанностям по дому, благо, дело было в пятницу, когда следовало приводить в порядок гостиную; они чистили от пыли бархатную обивку кресел, вытряхивали салфеточки с подлокотников, протирали статуэтки, обильно посыпали ковер мокрыми отрубями. Затем, двинувшись навстречу друг другу из противоположных углов помещения, они заставили ковер блестеть, собрав отруби в кучу. Встретившись с Аннабеллой посредине гостиной, Агнес шлепнулась на ковер и, сотрясаясь, выдавила из себя:
– Ты до сих пор стоишь у меня перед глазами! Это самое смешное событие, какое когда-либо случалось в нашей кухне. Если бы Бетти подбрасывала блюдо всякий раз, когда мой папаша щиплет ее за зад, у нас бы не осталось целой посуды. Тебя что, никогда раньше не щипали?
Аннабелла замерла и, стоя на коленях, уставилась на Агнес. Через некоторое время ее лицо расплылось в улыбке, и она с трудом призналась:
– Да, это в первый раз.
– Подумать только! Погоди, вот я расскажу об этом Бетти… Жалко, что ее при этом не было, вот кто смеялся бы громче всех нас, вместе взятых! Тебе понравится Бетти, они милая. Веселая и старательная.
Они покончили с ковром. Агнес стала показывать, как убирать каминную доску.
– Сперва все снимаем – все эти вазочки и картинки. С картинками осторожнее: на разбитые вазы хозяйке наплевать, но если хотя бы на одной картинке появится царапина, она будет вне себя.
На всех картинках были изображены дети. Их набралось тринадцать Штук. Обнаружив, что персонажи очень похожи друг на друга, Аннабелла спросила:
– Они родственники?
– Еще бы! – ответила Агнес. – Это все наша семейка, братья и сестры.
– Тринадцать?..
– Да, мама нарожала нас тринадцать душ, но все остальные умерли между пятью и десятью годами, все больше от тифа. Она сохранила только нас четверых.
Эта новость лишила Аннабеллу дара речи. Ей казалось невероятным, чтобы эта веселая маленькая женщина потеряла одного за другим девять родных детей в возрасте от пяти до десяти лет.
– Все они похоронены в Станхоупе. Каждое воскресенье, в дождь ли, в снег, мать отправляется туда после церкви. Помешать ей может разве что ураган. Для каждого у нее есть гостинец – ягоды или еще что-нибудь. Не гляди так, она давно успокоилась, ведь последний уже десять лет, как умер. Ты, часом, не хнычешь?
– Нет-нет!
– Мать и то никогда не плачет. То есть бывает, но только по ночам. Я никогда не видела ее в слезах. Мужественная женщина!
– Да-да, она именно такая.
Настала очередь спинета.[4] Агнес наставляла Аннабеллу:
– Всегда поднимай крышку и протирай клавиши. И осторожнее – одна из них едва держится. – Она просияла. – Я училась на нем играть! Целый год брала уроки, ездила раз в месяц в Хексэм. Ради одного часа занятий приходилось тратить целый день. Но это было потерянное время: у меня не хватило ни слуха, ни терпения. А ты училась играть в своем монастыре?
– Да, – кивнула Аннабелла, – на фортепьяно.
– Ну да? Значит, и на этом сможешь. У нас на чердаке полным-полно нот. Мой дед, тот самый книгочей, – она указала на полку, – умел играть, и отец обязательно настраивает инструмент – к нам раз в год приезжает настройщик. Хочешь сыграть что-нибудь сейчас?
– Нет-нет, сейчас рабочее время.
– Не беда, мать не станет возражать.
– Лучше не надо. Как-нибудь потом.
– Тогда завтра вечером. – Агнес вся светилась. – Мы всегда собираемся вместе субботними вечерами. Захаживает и Дейв, мой жених: суббота – его день. Майкл ездит к Пранксам, повидаться со своей Лиззи, и приводит ее сюда, потому что у Пранксов можно подохнуть со скуки. Зимой у нас бывает девушка Сепа, Сара; летом они уезжают в город. Представляешь, как было бы весело, если бы ты села играть? Обожаю веселиться! Мы всегда весело встречаем Новый год. Ты умеешь играть танцы?
– Вальсы.
– Лучше не придумаешь! Я подготовлю мать. Увидишь, что она скажет. Между прочим, – Агнес погрозила ей пальцем, – завтра вечером будь готова, что кто-нибудь обязательно вспомнит про сегодняшнюю умору. Братья любят веселиться, ты уж на них не серчай. Не будешь?
Аннабелла с усилием ответила:
– Не буду, Агнес.
– Вот и молодец! – Агнес с удвоенной энергией взялась за работу, приговаривая: – Жду не дождусь завтрашнего вечера. Я заставлю братьев слазить на чердак и найти ноты. Надо же, и в ноябре, оказывается, можно веселиться! Я рада, что у нас появилась ты, Аннабелла, правда, рада! Стоило мне тебя впервые увидеть, как я поняла: хорошая девушка!
Вечером в субботу было устроено обещанное веселье. Аннабеллу и Мануэля познакомили с молодым фермером Дейвом Пирсоном, будущим мужем Агнес, с Лиззи Пранкс и Сарой Перси. Знакомство было обставлено просто:
– Это Дейв, Лиззи и Сара, а это Аннабелла и Мануэль, наши работники.
После этого о работниках забыли: гости принялись рассказывать о происшествиях в Станхоупе, где жила мисс Перси, и в Вулингсхэме, откуда была родом мисс Пранкс. Дейв Пирсон громко втолковывал что-то Фэрбейрну-старшему с явным намерением произвести впечатление. Аннабелла поймала себя на мысли, что он недостаточно хорош для Агнес; она также была вынуждена признать, что никто из пяти присутствующих мужчин не может сравниться пригожестью с Мануэлем, хотя Майкл, Сеп и Пирсон были одеты в дорогое сукно, а Фэрбейрн и Вилли, недавно возвратившиеся из хлева и не успевшие переодеть брюки, все-таки сменили рубашки и натянули сюртуки, тогда как Мануэль щеголял в многократно стиранных штанах; его рубаха и шейный платок были чистыми, но куртка пестрела пятнами. Зато никто не выглядел так величественно, как он. Она тоже была одета скромнее всех остальных женщин, однако в ней еще не окончательно умерла мисс Аннабелла Легрендж, и она чувствовала свое превосходство – если не над Агнес и ее матерью, то по крайней мере над обеими невестами молодых Фэрбейрнов; одна из них, Лиззи Пранкс, корчила из себя воспитанную даму, но нещадно коверкала слова.