Но тут на входе послышались характерные припрыгивающие шаги Лахмана.
— А ему что здесь понадобилось? — удивился я. — Он же вроде нашел себе кассиршу из кинотеатра, на которую теперь молится.
Широкое лицо Мойкова снова расплылось в улыбке. Это была блуждающая улыбка: она зародилась в глазах и вернулась туда же, обойдя все лицо.
— Жизнь совсем не так проста, Людвиг. Бывает что-то вроде мстительности наоборот. Да и ревность — это не водопроводный кран, чтобы перекрыть его, когда захочешь.
Ковыляя, вошел Лахман. В его кильватере плыла блондинка, похожая на укротительницу — мощная, с выпяченным подбородком и широкими, черными бровями.
— Моя невеста! — представил он. — Мисс Мак-Крейг.
Укротительница кивнула. Лахман тем временем разворачивал маленький пакет из красной шелковистой бумаги.
— С восьмидесятилетием тебя, Владимир! — торжественно объявил он. — При твоей вере трудно подыскать подарок.
Это была русская икона — маленькая, на золотом фоне. Мойков обескураженно посмотрел на нее.
— Лахман, дорогой, — нерешительно сказал он, — я же атеист.
— Вздор! — возразил Лахман. — Каждый человек во что-нибудь да верит! Иначе на что бы я жил? К тому же это не Христос и не Богородица. Это святой Владимир. В себя-то ты, надеюсь, пока что веришь или тоже нет?
— В себя как раз меньше всего.
— Вздор! — повторил Лахман, бросив взгляд в мою сторону. — Это все философствования Людвига Зоммера. Забудь их!
Я с изумлением смотрел на Лахмана. Я еще не привык к столь бойкому тону вечного плаксы Курта; видно, любовь и правда творит чудеса — ему будто вкололи дозу уверенности в себе.
— Что вам обоим предложить? — вежливо спросил Мойков, озабоченно покосившись на бутылку.
— Кока-колы, — ответил Лахман, к немалому нашему облегчению.
— А для дамы?
— У вас есть шартрез? — к нашему изумлению, пискнул этот щелкунчик неожиданно высоким фальцетом.
— Желтый или зеленый? — невозмутимо уточнил Мойков.
— А что, разве бывает желтый?
— Здесь — да. Это был любимый напиток Рауля.
— Тогда желтого, я такой еще не пробовала. Можно сразу двойной? А то от этих курильщиков в кинозале у меня горло першит.
— Хоть всю бутылку, — великодушно ответил Мойков и наполнил ей рюмку, не забыв налить водки себе и мне.
Лахман и мисс Мак-Крейг сидели рука об руку, улыбаясь, смотрели на нас и выжидательно молчали. Все-таки ничего нет глупее полного счастья, подумал я. Особенно когда приходится озарять его в разговоре блестками остроумия. К счастью, в холл как раз спустились Рауль и Джон, и беседа разом оживилась. От неожиданности оба глянули на мисс Мак-Крейг с таким отвращением, будто увидели освежеванного тюленя, но, осознав свою промашку, тут же наперебой стали состязаться друг с другом в рыцарской галантности. Минутой позже на лестницу присеменила графиня. Соколиным взором мгновенно углядев бутылку, она тут же разразилась слезами.
— Россия! — шептала она. — Великая, изобильная держава! Родина всякой души! Матушка Русь!
— Плакала моя именинная водка, — пробормотал Мойков и налил ей рюмку.
— Подмени бутылку, — посоветовал я. — Твоя тоже хорошая. Она и не заметит.
Мойков ухмыльнулся:
— Это графиня-то не заметит? Она отлично помнит любой банкет сорокалетней давности. И особенно какую там подавали водку.
— Но ведь твою-то она тоже пьет.
— Она и одеколон выпьет, если ничего другого не будет. Но вкус не утратила. Так что сегодня нам уже не вырвать бутылку из ее ястребиных когтей. Разве что по-быстрому выпить все самим. Хотим мы этого?
— Нет, — твердо ответил я.
— Вот и я так думаю. Значит, оставим графине.
— Я и эту не особенно хотел. Дай лучше твоей. Она мне как-то больше нравится.
Мойков бросил на меня острый взгляд широко раскрытых, немигающих попугайских глаз. Я видел, он думает о многих вещах сразу.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Ты у нас настоящий кавалер в самых разных смыслах и направлениях, Людвиг. Благослови тебя Бог. И храни, — добавил он неожиданно.
— От чего?
Прежде чем это заметила графиня, Мойков одним быстрым движением опрокинул в себя полную до краев стопку. Потом, отерев рот огромным кулаком, быстро поставил ее на стол.
— Только от самого себя, — ответил он. — От кого же еще?
— Останьтесь с нами, господин Зоммер, — упрашивал меня Рауль. — У нас импровизированное торжество в честь дня рождения Владимира. Может, это в последний раз, — добавил он шепотом. — Кто в наши дни живет больше восьмидесяти?
— Те, кому восемьдесят один и больше.
— Это уже библейский возраст. Вы бы хотели дожить до такой старости? Пережить свои желания, свой аппетит, свои вожделения? Что за серая жизнь. Хоть сразу кончай с собой.
У меня на этот счет были совсем другие взгляды, но я не стал разъяснять их Раулю. Я торопился уйти. Мария Фиола ждала меня в своей временной квартире.
— Оставайтесь! — настаивал Рауль. — Не портите веселья! Может, это последний день рожденья у Владимира. Вы ведь тоже его друг!
— Мне надо идти, — сказал я. — Но я еще вернусь.
— Точно?
— Точно, Рауль.
Внезапно я почувствовал, что втянулся во что-то, что смахивало на маленькое предательство. На какой-то момент я пришел в замешательство, но было глупо размышлять об этом. Мойкова я видел каждый день и прекрасно знал, что собственный день рождения для него ничего не значит. Тем не менее я сказал:
— Я ухожу, Владимир. Но, возможно, еще успею вернуться до того, как вы разойдетесь.
— Надеюсь, что не успеешь, Людвиг. Не будь дураком. — Мойков шутливо шлепнул меня по плечу своей огромной ручищей и подмигнул.
— Последние капли твоей настоящей водки утекают, — вздохнул я. — В нежное горлышко графини. Она только что разделила остатки с другом Рауля. Недоглядели мы.
— Не страшно. У меня еще две бутылки есть.
— Настоящей?
Мойков кивнул:
— Мария Фиола сегодня после обеда принесла. И я их припрятал. — Увидев мое огорошенное лицо, он спросил: — А ты разве не знал?
— Откуда же мне это знать, Владимир?
— Тоже правильно. Одному Богу известно, где она добывает этот напиток богов. В Америке его не купить, я точно знаю.
— Наверное, у какого-нибудь русского, это самое простое объяснение. Ты все забываешь, что Америка и Россия союзники.
— Или у американского дипломата, который получает его прямо из России, а может, и из русского посольства в Вашингтоне.
— Не исключено, — согласился я. — Главное — он у тебя есть. И в надежном укрытии. Какой смысл ломать голову над его происхождением?
Мойков рассмеялся:
— Мудрые слова. Слишком мудрые для твоего возраста.
— Такая уж у меня проклятая жизнь. Все слишком рано и всего слишком много.
Я завернул на Пятьдесят седьмую улицу. Променад гомосексуалистов на Второй авеню был в полном праздничном разгаре. Тут и там слышались радостные приветствия, повсюду грациозно и подчеркнуто значительно кивали друг другу, и все это было отмечено печатью какого-то ликующего эксгибиционизма: в отличие от нормального променада с нормальными влюбленными парочками, где царит скорее стремление укрыться и сохранить тайну, здесь, напротив, наблюдался парад раскрепощенности. Хосе Круз приветствовал меня как старого друга и взял под руку.
— Как насчет коктейля в дружеском кругу, mоn cher [44]?
Я осторожно высвободил руку. Со всех сторон меня уже рассматривали как новое завоевание Круза.
— В другой раз, — ответил я. — Спешу в церковь. Там у моей тети отпевание.
Хосе так и затрясся от хохота.
— Неплохо! Тетя! Ну вы и шутник! Или, может, вы не знаете, что такое тетя?
— Тетя есть тетя. Эта тетя была старая, вздорная и к тому же негритянка.
— Мой дорогой друг, тетя — это старый педераст! Счастливого отпевания! — И он хлопнул меня по плечу.
В тот же миг я увидел, как его палевый пудель Фифи невозмутимо поднимает лапу возле газетного киоска. Продавец газет Куновский со своего места внутри киоска не мог видеть Фифи, но у него, вероятно, уже выработалось шестое чувство. Внезапно вскочив, он пулей вылетел из двери, опрокинул по пути стопку журнала «Лайф» и с яростным воплем метнулся за угол в явном намерении дать Фифи пинка. Однако Куновский опоздал. Виляя хвостиком, Фифи с невиннейшим видом трусил прочь, удалившись от места преступления уже метров на десять.
— Опять этот ваш проклятый пес! — заорал Куновский Хосе Крузу. — Вон свежий номер «Эсквайра» весь испоганил! Платите!
Хосе Круз недоуменно поднял брови:
— Мой пес? Но у меня нет никакого пса. Где он?
— Да там где-то! Сбежал, хитрая дрянь! И есть у вас пес! Я вас сто раз видел с этим гадом.
— Сто раз? Вполне возможно, но не сегодня. Мой песик болен, он лежит дома, все из-за пинка, которым вы его наградили пару дней назад. По идее, надо бы заявить на вас в полицию. Мой пудель, между прочим, стоит несколько сотен долларов.