«Сто лет здесь не был», — говорит он, заказав «Кампари» с содовой. В окружении жен банкиров и более состоятельных политиков-консерваторов, которые здесь теперь обосновались, он смотрится довольно убого.
В данном случае, как и многие другие, от кого можно было бы ожидать какой-то конкретики о том, что присуще англичанам (ведь, в конце концов, все его романы о том, как англичане ко всему относятся и как они ведут себя), Рейвен проявил поразительную неуверенность относительно сути национального менталитета. «Думаю, очень важен крикет» — вот примерно этого и удалось добиться. Но он прав. Именно из-за того, что в душе англичанам больше интересны игры, чем что-либо еще, крикет — это на сто процентов английский спорт. Побывав в Индии на Кубке мира 1996 года, Роберт Уиндер был поражен тем, как по-разному реагируют соревнующиеся народы:
«Пакистанец или индиец может даже покончить жизнь самоубийством, если его команда терпит поражение; жителю Вест-Индии может показаться, что весь мир рушится, если на поле что-то идет не так. Но это страны, где крикет — один из первых предметов национальной гордости. В Англии крикетные команды никто не поддерживает, за ними наблюдают. Поддерживают игру, а не команду».
В неторопливом ходе матчей по крикету, которые длятся целыми днями, тоже есть что-то от этой удивительно бесстрастной преданности. Возможно, все было бы по-другому, если бы играла британская команда и от ее игры зависела бы честь флага. Но есть кое-что еще.
Когда Порода уже стала вымирать, английский идеал крикета прекрасно сформулировал в 1931 году в обращении к молодым игрокам лорд Харрис. «Вы правильно делаете, что любите эту игру, — сказал он, — потому что она в гораздо большей степени свободна от всего грязного, всего бесчестного, чем любая другая игра в мире. Если вы играете в нее остро, благородно, щедро, с самопожертвованием, это само по себе моральный урок, и проходит этот урок в классе, полном Божьего воздуха и солнечного света». Более четкого определения ценности Игры вы нигде не встретите. Возможно, дух крикета будет жить и дальше в бесчисленных матчах на школьных и деревенских площадках. Но жульничество в крикете присутствовало даже в те времена, когда лорд Харрис произнес эти слова. На следующий год весь мир понял почему. Во время тура по Австралии капитан английской команды Дуглас Джардин дал указание своим фаст-боулерам последовательно целиться при подаче таким образом, чтобы мяч, отскочив от земли недалеко от бэтсмена, шел ему прямо в ногу. Для публики это подавалось как прием, заставляющий бэтсменов ошибаться, после чего мяч легко могли поймать ближайшие полевые игроки. Но броски его боулеров, особенно Гарольда Ларвуда (бывшего шахтера и совершенно определенно «игрока»), оказались настолько стремительными и мячи один за другим разлетались в стороны с такой страшной скоростью, что бэтсмены противника просто не знали, что делать. Как именно Джардину — выпускнику Винчестер-колледжа и Оксфорда, капитану команды графства Суррей и «джентльменов» против «игроков» — удалось увязать эту очевидную тактику устрашения с помощью бросков в корпус бэтсмена, а не в калитку с «моральным уроком в классе, полном Божьего воздуха и солнечного света», нам узнать не дано. Наверняка он так и не извинился за эту тактику. Но на данном примере видно, в какую этическую неразбериху попали англичане, когда идеал любителя оказался несоответствующим времени.
К тому моменту, когда Саймон Рейвен написал свою погребальную песнь по джентльмену, английский крикет стал уделом профессионалов. Проблема состояла в том, что, как оказалось, в профессиональный крикет англичане играют хуже, чем многие другие. К 1990-м годам иностранные игроки, приезжавшие провести сезон за команду какого-нибудь английского графства, были поражены, обнаружив, что у местных игроков отсутствие энтузиазма — обычное дело и им, похоже, было почти все равно, победит их команда или проиграет. На уровне национального чемпионата игроки переняли привычку австралийцев осыпать оскорблениями или освистывать бэтсменов, что-нибудь делали с мячом, если им это удавалось, а один из капитанов английской сборной был даже замечен в том, что громко выкрикивал нецензурные выражения в адрес арбитра. Возможно, Рейвен был прав.
И все же в круговороте его собственной жизни, вероятно, тоже есть нечто, свидетельствующее о типично английском. Несмотря на то что его исключили из школы Чартерхаус, до него сегодня дойдет письмо, написанное на лондонский адрес без номера дома — Charterhouse, EC 1.
«Поняв, что мои книги становятся все хуже и хуже и продаются все меньше, я осознал, что нужно что-то делать», — говорит он. Похоже, у определенного типа англичан всегда есть нужные люди среди знакомых, и в случае с Рейвеном это «что-то» стало выходом на управляющего одним из самых необычных заведений Лондона. Томас Саттон всю жизнь торговал углем из даремских копей (благодаря этому бизнесу он стал самым богатым простолюдином Англии), и, чтобы успокоить душу, в начале XVII века он основывает два заведения для пользы других. Одному из них, школе Чар-терхаус, стало слишком тесно на том месте, где она первоначально располагалась в Лондоне, и она переехала за город, в графство Суррей, в угоду амбициозным торговцам из «домашних графств», мечтавшим видеть своих сыновей джентльменами. Другое основанное Саттоном заведение, дом призрения для «солдат-джентльменов, воевавших с оружием в руках на земле и на море, купцов, разоренных кораблекрушением или пиратским нападением, и слуг короля или королевы», по-прежнему стоит на Чартерхаус-сквер.
Чтобы попасть в Госпиталь Саттона, нужно быть «джентльменом», а раз данный вид сведен в могилу в 1960 году, там должна царить гулкая пустота. Однако это заведение, куда многие стремятся попасть, не только заполнено, но туда допустили и самого Рейвена. Он старается не производить впечатления некоего roue[40], увидевшего свет и изменившего пути свои: он не переваривает остальное человечество, как и раньше. Но в том и заключается сила Английского Истеблишмента, что он может выдержать насмешки в любом количестве, а потом принять виновных в свое лоно. Воистину, ни одному англичанину никуда не деться от институтов, которые сделали его таким, какой он есть.
И вот под сводами этого дома призрения «братья», как называют пенсионеров, доживают свой век.
Их кормят трижды в день, им прислуживают во время ланча, подают пиво и вино, и все это за 138 фунтов в месяц. Рейвен хотел бы получать больше, чтобы выплатить хотя бы часть своих долгов на многие тысячи фунтов, но сомневается, что у него это когда-нибудь получится. Единственный серьезный запрет — и он напоминает об убеждениях Породы — не разрешает приводить женщин. «Но в моем возрасте это не проблема», — говорит Рейвен. Единственное исключение из этого правила — живущая там экономка.