— Да что ты, Зин, — перебила ее соседка. — Выручай человека. Куда ж ему без ведра! Вон хозяйственный. Щас купишь новое, — она махнула рукой в сторону магазина.
— А за ведро заплатите? — недоверчиво спросила Зина.
Я молча протянул деньги.
Ольгин подъезд оказался запертым, а я не посмотрел, какой у нее номер квартиры. Пришлось поджидать кого-нибудь из жильцов. Я вырвал из блокнота лист и написал на нем: «Простите, Ольга, незабудок не было». Лист вложил в цветы.
Буквально через минуту к подъезду подошла девушка. Она с удивлением посмотрела на мое ведро и вдруг спросила: «Продаете?»
Я засмеялся и отсчитал ей семь хризантем. Она стала отказываться. И вдруг настороженно спросила: «А вы к кому?»
Я вздохнул:
— Не бойтесь. Я не маньяк. Маньяки ходят с букетами, а у меня ведро. Эти цветы прислали мальчику Семушке со второго этажа. Знаете такого?
Девушка радостно закивала.
— Вот ему и передайте.
— А что сказать? От кого?
— Скажите, что Андерсен просил передать.
— Андерсен?
— Да, Андерсен. Христиан.
— Хорошо, скажу, — сказала она совершенно серьезно.
— Имя у вас редкое. Христиан. Я запомню. А может, вы сами передадите?
— Да нет. Подарки должны приносить феи.
— Или Дед Мороз.
Она открыла дверь, я вручил ей ведро. Семь хризантем протянул ей: «Это вам».
— А не подумает ли его мама, что я сама взяла себе эти цветы?
— Не подумает. Она хорошо знает Андерсена.
Девушка кокетливо улыбнулась: «Пока-пока!»
А я зашагал к метро.
— Да, Дед Мороз. Именно дед. Дед — и никакой лирики.
Святки по-советски
Это было в те незабвенные времена, когда русские люди не знали таких страшных слов, как «менеджер», «дилер», «провайдер», «девелопер», «реализатор» и прочих. А если и знали, то не употребляли их в обыденной жизни. То, что теперь называют «презентациями», у той части пишущей братии, кто не имел шансов пройти сквозь цензурные рогатки, проходило на чердаках, в мастерских непризнанных художников, или в подпольях газовых котельных. Кто-то из поэтов был дежурным оператором той самой котельной, где читали гениальные вирши. А выступавшие и слушатели были либо их коллегами, либо дворниками, либо ночными сторожами каких- нибудь невоенных объектов. Были среди слушателей и вполне благополучные люди, сумевшие встроиться в официальные творческие структуры, были и законченные протестанты — протестовавшие против любых разрешенных властями форм жизни. И в первую очередь против брака и работы в приличных официальных заведениях. Были и соглядатаи. Но это никого не волновало. Главное было — прочесть. А степень таланта оценивалась степенью красоты девушки, соблазненной услышанными шедеврами.
После окончания университета я два зимних сезона проработал во вневедомственной охране. Устроил меня туда мой приятель — бригадир сторожей и кандидат филологических наук. Я стал сразу бригадиром, минуя чин простого сторожа. В мои обязанности входило: составление графиков дежурств, обеспечение выхода на объекты сторожей и периодические проверки того, как они несут службу. Я должен был появляться в конторе с докладами и всяческими профессиональными разговорами, чего я практически не делал. Это вызывало справедливое недовольство начальства. Но я ухитрялся не выходя из дому обеспечивать надежную охрану социалистической собственности. Я звонил своей братии и устраивал все по телефону. В случае, если кто-то заболевал, нужно было срочно организовать замену. Дело оказалось хлопотным и не всегда исполнимым. Осенью и зимой в Петербурге народ болеет часто. Приходилось несколько раз самому замещать захворавших. И я решил разжаловаться в рядовые сторожа. Сделать это оказалось непросто, но помог случай.
В Рождественский сочельник начальство собрало бригадиров на инструктаж и стало нагонять страху. Оказывается, в православные праздники нужно быть особенно бдительными. То ли они Гоголя начитались и боялись вылазок нечистой силы, то ли по опыту знали, что в любые праздники народ теряет бдительность, а враг, будучи хитрым и коварным, именно в такое время и совершает самые гнусные преступления. Забегая вперед, скажу, что в этом была сермяжная правда.
Убедившись в том, что на дежурство вышло все мое сторожевое воинство, я отправился на вечернюю
службу в Князь-Владимирский собор. Но оказалось, что никакой службы вечером не было. Тогда я помчался в Спас-Преображенский собор. Но и там служить собирались лишь утром 7 января. Ни о каких ночных службах и речи не могло быть. Храмов в Петербурге было мало, да и самого Петербурга еще не было. В городе имени Ленина в Рождественский сочельник вечерних служб не проводили. Может быть, в кладбищенских церквях и служили, но в двух центральных, куда я сумел добраться, двери были наглухо заперты.
Участок мой находился на Петроградской стороне. Вспомнив о призыве начальства быть особо бдительными в ночь перед Рождеством, я вернулся во вверенные мне владения. В эту ночь дежурила одна милейшая старушка с громкой дворянской фамилией. Я решил начать обход с института, в котором она числилась стражем. Добрался до «объекта» и позвонил в звонок, прибитый к обшарпанной филенке старинной дубовой двери. Ждать практически не пришлось, из чего нужно было заключить, что «страж не дремлет и дело свое блюдет изрядно». Я поздоровался.
— С Рождеством вас, Нина Георгиевна!
— Вы знаете мое имя! — вспыхнула радостно бдительная дама. — И вас с Рождеством!
— Как не знать?! Дело нехитрое — в списке работников есть и фамилии, и имена-отчества.
— Да, но нас всех называют по фамилии с добавлением слова «товарищ».
— Если позволите, я этого делать не стану.
Объект проверки радостно засмеялась: «О, как я буду вам признательна. Позвольте вам по случаю праздника предложить чаю».
Я поблагодарил ее и с радостью согласился. Ее рабочим местом было просторное фойе, по которому гулял сквозной ветер. По этой причине Нина Георгиевна была в меховой безрукавке. Никакого диванчика. Лишь стол и стул. Я придвинул к столу табурет, стоявший у противоположной стены. Нина Георгиевна сидела за обшарпанным столом, накрытым оконным стеклом, под которым виднелись распоряжения, графики, таблицы с номерами телефонов и фамилиями, а над ней нависла кариатида, выкрашенная в синий казарменный цвет. Несколько раз на стол упали чешуйки старой краски.
Она поставила на стол стеклянную литровую банку из-под маринованных огурцов, налила в нее воду и сунула кипятильник. Электрочайников тогда не было. Вернее были, но не у всех и совсем не такие, как нынешние. А банки с кипятильниками ходили широко, особенно у командированных.
— Вам с нами в служебное время общаться вот так, с чаями-сахарами, не положено, — улыбнулась Нина Георгиевна.
Чувствовать себя начальником было очень смешно. Мы рассказали друг дружке, чем занимались до того, как попали на эту замечательную службу. Нина Георгиевна всю жизнь проработала в библиотеке, а на пенсии подрабатывала, чтобы поддержать правнучку-студентку. Я же не мог толком объяснить, почему молодой человек с университетским дипломом гуляет по широким проспектам северной столицы, мешая пожилым людям маленько вздремнуть. Я отшутился и сказал, что собираю материал для сценария об одиноком человеке в большом городе. Это будет что-то вроде советского Чарли Чаплина в «Огнях большого города».
Нина Георгиевна понимающе кивнула и вынула из сумки плоскую коробку.
— Как интересно... У нас и тортик есть шоколадный. Давайте праздновать.
— А что если мы тропарь Рождественский споем? — предложил я.
— Вы его знаете? — обрадовалась она. И мы запели: «Рождество Твое, Христе Боже наш...» — Удивительно, — улыбалась Нина Георгиевна. — Не ожидала я, что мне в рождественскую ночь такую радость доставят. Очень вам благодарна. Может, еще кто-нибудь к нам с колядками заглянет...
Мы выпили с ней по три стакана, а потом я попросил ее рассказать какую-нибудь святочную историю из ее жизни. Нина Георгиевна задумалась.