и поговорим. Хорошо?
— Хорошо, — я выдохнул из груди воздух, пытаясь собраться. Тело не следовало волевому приказу, будто бы затекло, и я лишь смог чуть пошевелить одним пальцем. Металл наручников всё ещё холодил мне ладони. Похожие висели у меня на лодыжках, словно тюремщики думали, будто я ещё могу встать и куда-то пойти. Полностью подчинялись мне лишь яблоки глаз, и я легко повернул в сторону телепата свой взгляд, пытаясь его разглядеть.
— Меня зовут Михаил Захаров, — представился он, откинувшись спиной в кресле из мягкой и красной кожи — или того, что сотворил Проектор вместо неё.
Его длинные русые волосы были зачёсаны назад, а лицо было молодым — по крайней мере, кожа вокруг его голубых глаз была гладкой и без морщин. Но что-то, при взгляде ему в глаза, всё равно мне не давало покоя, словно из голубой пучины глядел человек, разменявший намного больше лет, чем было мне.
Странно, но, кажется, он как-то разгадал в глазах у меня вопрос.
— С точки зрения Проектора, разницы между материей, живой или неживой — нет никакой, — задумчиво почесав гладко выбритый подбородок, сказал мне Пыль-пробуждённый. — Можно взять слепок ткани спинного мозга, к примеру, когда тебе — двадцать. И воспользоваться ею, когда тебе уже хорошо за семьдесят лет.
Он проницательно посмотрел на меня, словно пытался вновь разгадать очередной вопрос просто по глазам. И, наконец, откинулся в кресле.
— Мне много лет, — заметил он. — Сколько именно, я уже не пытаюсь вспомнить. Много. Жить вечно таким способом нельзя — при попытке заменить ткани головного мозга велик шанс случайно себя убить. Лучше делать это, всего лишь постепенно заменяя уже умершие. Но в остальном, Пыль-пробуждённые могут здравствовать очень долго. Антон, почему ты сопротивляешься?
Неожиданно заданный вопрос застал меня врасплох.
— Я — сопротивляюсь? — я разлепил губы, и удивился. С моей точки зрения, я просто скрывался от ментального давления... как в раковине моллюск.
Михаил задумчиво постучал кончиками пальцев о подлокотники кресла.
— Аномалии псионической связи встречались и раньше, — как будто о чём-то вспомнив, отметил он. — Но никому из таких людей не давали Пыль, даже ради эксперимента. Как стало понятно по тебе — зря, очень зря. Ты произвёл некоторый... фурор.
— Фурор? — я слабым голосом спросил.
— До сих пор ты — первый человек, который, вроде бы, «не поддаётся реморализации», — мой собеседник, словно за кем-то повторяя, усмехнулся. — И, действительно, твои мысли почти не поддаются чтению, а ментальные воздействия огибают тебя вокруг, словно ты окружён неким панцирем...
Я поёжился в кресле, и тяжело вздохнул. Собеседник, словно не заметив меня, продолжал говорить.
— Реморализация — безусловно, вещь непростая, особенно когда ей подвергается Пыль-пробуждённый. Провести её, когда кто-то активно сопротивляется — вдвойне более сложно. Но на любую силу всегда находится большая, и тогда разум гнётся — каждый разум, — с нажимом сказал Михаил. Помедлив, он всё же добавил. — Кроме твоего разума, Антон.
— Ты же сказал, что можешь его сломать? — удивился я.
— Могу, — подтвердил Михаил. — Но ты в таком случае не станешь чистым листом, Антон, и не сойдёшь с ума. Что с первым, что со вторым можно работать. Ты, скорее всего, тогда просто умрёшь. Это никого не устраивает — ни тебя, ни даже нас.
— Даже вас? — не поверил я.
— Конечно, — терпеливо вздохнул мой собеседник, разминая указательными пальцами виски. — Ты — Пыль-пробуждённый. К тому же, со способностями особого рода. Никто из новичков не способен на те вещи, которые делаешь ты. И никто не захочет просто так взять, и выплеснуть тебя вон. Это будет преступным расточительством. Глупостью. Однако же, непредсказуемых Пыль-пробуждённых терпеть в наших рядах нельзя. Потому — реморализация.
— Ты звучишь так, будто ты меня уговариваешь, — я проворчал.
— Так и есть, — буднично признался он. — Как я уже сказал — ты сопротивляешься, и делаешь мою работу сложней. Да, скажу прямо — реморализация должна быть глубокой, это не обсуждается. Но когда я раньше сталкивался с жёстким сопротивлением, то этому всегда находилась причина, которую проще устранить, чем действовать силой.
— У тебя есть какое-то незавершённое дело? Воспоминание, которым ты дорожишь больше всех? — неожиданно спросил он, и я вздрогнул, даже не зная, что на это ответить.
— Когда я работаю с чьим-то разумом, — Михаил наклонился, посмотрел пристально мне в глаза и стал говорить. — То я всегда оставляю нетронутыми светлые, дорогие каждому человеку вещи. После реморализации, что бы ни случилось, он всегда узнаёт своих родственников... родителей и возлюбленных, близких друзей. Он помнит, что они для него значат. Реморализация — это не обращение в овощ, Антон, что бы ты ни думал.
— Напротив — это возврат к истоку. К тому, что лежит в основе любой личности, — с тяжёлым вздохом продолжил он меня убеждать. — Память о материнском тепле будет с тобой всегда. Надежда на лучшее. Вера в любовь. Радость первых достижений. Реморализация — это способ вернуться в те времена, когда ты ещё был совсем молодым и не набил себе шишек — и верил в расстеленный для тебя везде красный коврик. Реморализованный пробуждается вдохновлённым.
— Кирилл выглядел не слишком вдохновлённым, когда я видел его после реморализации, — неохотно я заметил.
— Ты говоришь про подопечного Климента, наверное? — усмехнулся Михаил. — Каждому человеку нужно время, чтобы прийти в себя после сна. Опять же, тебе придётся как-то уложить в голове множество новых для тебя сведений, когда ты очнёшься. С того момента, как с Кириллом провели работу, прошло всего-ничего. Ничего удивительного нет в том, что он был чуточку не в себе. Все через это проходили. И он, и Климент... и я.
— Я... понимаю, — мой взгляд заметался по комнате.
У меня было ощущение, будто Шут меня подставил и предал, когда перестал отзываться мне — тем более, сейчас, когда я больше всего нуждался в его наставлениях и совете. Что было мне делать?!
Совсем не так я представлял себе то, что ждёт меня в цепких лапах воспитателей-телепатов. До последнего я верил, что Шут выставит впереди болванчика-манекена, на котором воспитатели отработают свои лучшие приёмы, сотрут его ластиком и запишут заново — лишь для того, чтобы я потом занял его место, пересидев всю бурю в ракушке.
Но пока выходило так,