Даже после убийства Троцкого Сталин по-прежнему будет бояться его тени. В декабре 1947 года Сталин отдаст зловещее распоряжение Министерству внутренних дел о создании тюрем и лагерей самого строгого режима для особо опасных государственных преступников, и в первую очередь "для троцкистов, террористов, меньшевиков, эсеров, националистов…" Подумать только: и в 1947 году Сталин продолжал твердить об опасности со стороны троцкистов! В личном архиве Сталина хранится ответ министра внутренних дел СССР С.Н.Круглова. Уже в начале февраля 1948 года тот докладывал:
"ЦК ВКП(б), товарищу Сталину И.В.
В соответствии с Вашим указанием при этом представляю проект решения ЦК ВКП(б) об организации лагерей и тюрем со строгим режимом для содержания особо опасных государственных преступников…
Прошу Вашего решения"[159].
Сталин, конечно, решил, и вскоре его воля была закреплена постановлением Совета Министров № 416–159 "ос" от 21 февраля 1948 года и приказом МВД СССР № 00219 от 28 февраля 1948 года.
В этих документах указывалось, что тюрьмы и лагеря для "троцкистов и других врагов" следует создавать на Колыме, в Норильске, в Коми АССР, в Елабуге, Караганде и других местах, превращенных в острова "архипелага ГУЛАГ". Юридическим обоснованием служили соответствующая часть "Уголовного кодекса РСФСР" и все многочисленные модификации печально знаменитой 58-й статьи, согласно которой даже члены семьи "преступника" подвергались бесчеловечной каре[160]. В приказе министра внутренних дел, в соответствии с решением Сталина, предписывалось "вести чекистскую работу по выявлению оставшихся на воле троцкистов и иных врагов государства", не допускать "сокращения сроков наказания этим лицам и применения других льгот", а по истечении сроков заключения и ссылки, "задерживать освобождаемых заключенных с последующим оформлением…"[161] Уничтожали даже тех, кто хоть что-то знал о Троцком или где-то упоминал его имя.
До конца своих дней Сталин считал троцкистов особо опасными врагами, ибо они для него были уже олицетворением универсального зла. Естественно, его верные подручные тоже продолжали "искать" троцкистов и их сообщников до самой смерти диктатора. И находили… Об этом, например, свидетельствует еще одна записка С.Н.Круглова:
"Товарищу Сталину И.В.
Численность особых лагерей установлена в 180 тысяч человек. МВД просит разрешения увеличить емкость (курсив мой. — Д.В.) особых лагерей на 70 тыс. человек и довести их до 250 тысяч заключенных…"[162]
Сталин, естественно, разрешил. Если бы было возможно, он бы всю страну превратил в один гигантский ГУЛАГ. Впрочем, она (страна) и так мало отличалась от него. Например, все крестьяне не имели паспортов и не могли никуда выехать. Они находились на положении крепостных. В каждой бригаде, каждой роте, на любой кафедре, в любом цехе были секретные осведомители. Но в стране некому было сказать: в XX веке мы идем к новому рабству. Кто мог, хотя бы потенциально, это сказать, того уничтожали. Другие уже этого не понимали и считали, что все так и должно быть. Система превращала людей в инструмент достижения утопической цели. Вот когда стало ясно, что революция, которой посвятил всего себя Троцкий, стала патологией общественного развития.
Я, однако, забежал вперед. Но приведенные выше документы, надеюсь, красноречиво свидетельствуют, что могущество Сталина всегда соседствовало со страхом. Призрак Троцкого преследовал главного жреца "бюрократического абсолютизма" всю жизнь. Независимо от того, где находился этот человек: в Алма-Ате, на Принкипо, в Барбизоне, Осло, в Койоакане или за той тонкой невидимой чертой, которая разделяет жизнь и смерть и которую каждый из живущих на Земле когда-то перешагнет.
Одиночество Койоакана
Нет, Троцкий никогда не был отшельником. До последнего дня вокруг него было много людей. Иногда больше, иногда меньше. Но в последние годы жизни в далекой Мексике изгнанник и его жена испытывали сильное внутреннее одиночество. Постепенная утрата идеалов, которым Троцкий молился всю жизнь, смерть всех его детей и многих друзей, эфемерность текущих дней неумолимо подтачивали в душе человека без гражданства то, что можно назвать "внутренним стержнем". Троцкий не раз возвращался даже к мысли о самоубийстве, но не хотел, чтобы этот последний трагический аккорд жизни бросил тень на его биографию борца и революционера.
…Вопреки ожиданиям, его и Наталью Ивановну в Мексике встретили почти дружелюбно. Когда пустой танкер "Рут" 9 января 1937 года пришвартовался в мексиканском порту Тампико, Троцкий отказался сойти на берег до тех пор, пока не увидит встречающих его друзей. Они его не подвели.
Но главное, изгнанника очень тепло встретили официальные представители президента Мексики Ласаро Карденаса, который предоставил ему свой личный вагон. Фактически Троцкий оказался в стране как гость президента и известного мексиканского художника Диего Риверы. Здесь же находилась и небольшая делегация американских троцкистов. По настоянию Риверы, семья Троцкого остановилась в его пригородном доме в Койоакане на улице Лондона. Знаменитый художник и архитектор оборудовал свой дом, который он называл Каса-Асуль — Синий дом, как пристанище Искусства, Вдохновения, Творчества. Троцкий и его жена были в восторге от их нового местопребывания. В своем первом письме в Париж Седову невольный путешественник подчеркивал: "Мексиканские власти проявили по отношению к нам совершенно исключительное внимание… Президент ведет радикальную, смелую политику. Открыто помогает Испании и обещал сделать все, чтобы облегчить наше существование"[163]. Диего Ривера, как явствует из донесения еще одного советского агента, "Оскара", требует в своих выступлениях разрыва "настоящих марксистов с полицейско-реакционным духом, представителем которого является Иосиф Сталин". Что касается взглядов Риверы, как сообщает агент на основании заявления художника, то он мечтает созвать всемирный "съезд, который официально освятит основание Международной федерации работников искусств. Мы хотим: независимого искусства — для революции; революции — для окончательного освобождения искусства"[164]. Троцкий внимает Ривере, восхищается его искусством, испытывая радость от первых впечатлений на мексиканской земле.
Троцкий в письме к сыну ограничился описанием первых вдохновляющих впечатлений и тут же перешел, как обычно, к поручениям: он закончил на пароходе книжку о московском процессе{14} объемом 200–250 страниц. Нужно найти издателей в разных странах. А самое главное, сообщил Троцкий, что в результате беседы со встретившими его американскими сторонниками Джорджем Новаком и Максом Шахтманом было решено организовать встречный контрпроцесс, на котором нужно разоблачить ложь, клевету и инсинуации московских процессов против него, Троцкого. Процесс желательно провести в Нью-Йорке или Париже. В крайнем случае, в Швейцарии. Далее, Троцкий дал сыну множество поручений: найти определенные документы, связаться с его сторонниками, проанализировать реакцию европейской прессы на процессы в Москве, высказать пожелание, что отразить в очередном "Бюллетене" и т. д. Троцкий был безжалостен к себе и сыну: он давал ему столько поручений, сколько был в состоянии выполнить лишь большой секретариат. Сам он работал также до изнеможения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});