Сознание справедливости своих действий придавало князю уверенности и спокойствия, он чувствовал себя благородным героем из старинных баллад. Трое преследователей вынуждены были отступить и открыли беглецу путь к воде.
— Спасибо, князь! — крикнул бородач и, отбросив саблю, рванулся к реке. Некоторое время он бежал по отмели, разбрызгивая в стороны воду, потом вдруг провалился и быстро поплыл к противоположному берегу. Князь был несколько удивлен поведением этого человека. По его представлениям, они должны были драться рядом до конца и либо победить, либо умереть. И еще князя как-то неприятно покоробил этот возглас благодарности, в котором, казалось, прозвучала какая-то ирония, но Ольшанскому некогда было поразмыслить об этом. Не успел спасенный им незнакомец очутиться в воде, как князь услышал предостерегающий крик Вани, и в тот же миг кто-то прыгнул сзади и вцепился в плечи князя. Ольшанский упал с коня, но из рук противника выскользнул. Вскочив на ноги, он увидел, что двое преследователей норовят броситься в воду, чтобы плыть за беглецом. Князь могучим прыжком преградил им путь. Меч он выронил при падении и теперь действовал голыми руками. Он не слышал, как ему что-то кричали, не видел, как на помощь преследователям прискакали пятеро людей верхом. Он самозабвенно дрался на кулаках, стоя по щиколотку в воде, расшвыривая противников, нанося удары налево и направо, и только удивлялся, почему до сих пор еще жив... Наконец рука его устала, он сделал неверное движение, и тут же на него набросились со всех сторон люди, повиснув на плечах и руках.
— Осторожно! Не раньте его! — услышал он чей-то смутно знакомый голос.
Князь сделал последнее усилие и, рванувшись, на секунду освободился от повисших на нем людей, чтобы увидеть всадника, которому принадлежал этот голос, но тут его ударили сзади под колени, и он рухнул в воду. На него снова навалились, но, падая, он успел увидеть лунную дорожку на реке и в самом конце ее, далеко у того берега, одинокую голову беглеца.
Я выполнил свой долг.
Князь удовлетворенно улыбнулся и снова упрямо отбросил навалившихся на него людей.
Тут его наконец ударили по голове, и тот же знакомый голос деловито сказал:
— Иначе с ним ничего не сделаешь!
В последнюю секунду, перед тем как потерять сознание, Ольшанский вдруг вспомнил.
Да это же Макар, человек Федора!
...Князь Федор Вельский был в ярости.
Юрок еще никогда не видел князя таким.
Свирепо раздувая ноздри и громко звеня шпорами, Федор уже полчаса без устали ходил из угла в угол по бронному залу.
Кто-то приоткрыл дверь и тут же испуганно закрыл ее снова. Юрок вскочил и, пошептавшись с кем-то за дверью, сказал князю:
— Он проснулся.
Федор остановился, хмыкнул и, ни слова не говоря, вышел. Почти бегом поднявшись на второй этаж, он вошел в просторную башенную комнату.
На лавке сидел Михаил Олелькович с опухшим лицом и огромным синяком под глазом. Голова его чуть покачивалась, и он крепко держался за скамью под собой, как будто боялся упасть. На полу валялся ковш, а рядом с лавкой стоял только что открытый бочонок браги. Увидев Федора, Олелькович весь съежился и, подняв руки к лицу, как будто защищаясь от удара, прикоснулся к синяку под глазом. Вздрогнув, он осторожно ощупал болезненное место и удивленно пробормотал:
— Ого! Хто ж це мне так?!
— Я! — резко ответил Федор и сел напротив. — А теперь, Михайлушка, рассказывай все по порядку, не пропуская ни одной мелочи! После того, что ты натворил, наша жизнь висит на волоске, и имей в виду — твоя голова полетит первой!
Олелькович побледнел.
— А что такого я натворил, Феденька? — жалобно спросил он.
— Тебе лучше знать, братец. Вспомни хорошенько!
Лицо Олельковича искривилось.
— А-а-а... Да-да-да... Я, кажется, сказал что-то лишнее...
— Михайлушка, дело обстоит очень серьезно! Напряги свою память и вспомни, что произошло с тех пор, как ты покинул Слуцк?
— Сейчас, Феденька, сейчас... Где-то тут был ковшик...
— Потом, Михайлушка, потом! Хватит того, что я почти сутки ждал, пока ты протрезвеешь!
— Неужто сутки, Феденька? Смотри, как скверно получилось... — изумился было Олелькович, но тут же испуганно и просительно заговорил:
— Да-да, Феденька, я все вспомню, все, что смогу... Как же это было... Как было... Ага! Выехал это я из Слуцка позавчера. Было со мной пятеро ребят... Все чин-чином, едем, не торопясь. К вечеру прибыли в Глуск. Заночевали и утром собрались дальше. Сел это я у придорожной корчмы позавтракать на свежем воздухе... Ты же знаешь, не могу я верхом без этого... натощак... И тут подъезжают двое молодых ребят и, увидев меня, начинают кланяться и сыпать любезностями...
— Ты их видел когда-нибудь до этого? Припомни хорошенько!
— Убей меня Бог, Феденька, никогда в жизни!
— Продолжай!
— Вот, стало быть, спрашиваю: «Кто такие?» А они мне давай наперебой рассказывать, как я их дядьку в Новгород возил. И правда — когда новгородцы звали меня к себе великим князем, увязался за мной купчишка один киевский, нищий такой, на иудея смахивал... Захарием звали, что ли... Я с ним даже и не говорил, а больше с тех пор и не видал... То ли он в Новгороде остался, то ли без меня вернулся, не знаю... Так эти ребята, оказывается, его племяши... Купчишка-то разбогател в Новгороде благодаря мне и недавно вот помер, а племяшам наказал, что если меня где встретят, чтоб в ноги кланялись, потому что кабы не я — не бывать им богатыми наследниками... Достают они из своей телеги бочонок винца, пару окороков и слезно умоляют не отказаться с ними выпить за упокой души купчишки, дядьки ихнего. Сам понимаешь, Феденька, грех при таком случае отказать — ну, я и согласился. Ребят моих они тоже угостили, пир шел горой... Я маленько увлекся, да и позабыл вовсе, что нам дальше ехать надо... А потом гляжу - все ребята мои попадали и лежат точно убитые... Только храп вокруг стоит... Сдается мне все же, Феденька, что-то было в том вине подмешано, потому что ребята мои на этот счет крепкие... Ну, я-то сам ко всему привычный, меня так просто не возьмешь, вот только разошелся малость и ничего не помню, что делал и про что говорил...
— Я могу тебе напомнить, — язвительно сказал Федор.
— Неужто? — чистосердечно изумился Олелькович.
— Ты говорил, что скоро король будет убит на охоте, и недвусмысленно намекал, что это будет сделано твоей рукой. Ты обещал этим людям покровительство, когда станешь великим князем, и упоминал меня и Ольшанского.
— Да ну?! Быть не может... Ишь ты... А я ведь ничего не помню... Помню только, что сидели мы до самого вечера и я что-то говорил... Что — не помню, но помню, Феденька, что хорошо говорил, красиво и складно так... Ей-богу! Отлично говорил...