Читать интересную книгу Фрекен Смилла и её чувство снега - Питер Хёг

Пока мы смотрим друг на друга, сирена умолкает, и давление воды в пожарной системе постепенно падает, и наконец она перестает течь. Сквозь звуки падающих со стен и потолка капель и журчания ручейков по полу в комнате становится слышен далекий звук волн, разбивающихся о форштевень «Кроноса».

7

Влюбленности придают слишком большое значение. На 45 процентов влюбленность состоит из страха, что вас отвергнут, на 45 процентов — из маниакальной надежды, что именно на сей раз эти опасения не оправдаются, и на жалкие 10 процентов — из хрупкого ощущения возможности любви.

Я больше не влюбляюсь. Подобно тому как не заболеваю весенней лихорадкой.

Но каждого, конечно же, может поразить любовь. В последние недели я каждую ночь позволяла себе несколько минут думать о нем. Я позволяю себе всем существом почувствовать, как тоскует тело, вспомнить, каким я видела его еще до того, как узнала. Я вижу его внимание, вспоминаю его заикание, его объятия, ощущение его мощного внутреннего стержня. Когда эти картины начинают слишком уж светиться тоской, я их прерываю. Во всяком случае, делаю такую попытку.

Это не влюбленность. Для влюбленного человека я слишком ясно все вижу. Влюбленность — это своего рода безумие. Сродни ненависти, холодности, злобе, опьянению, самоубийству.

Случается — крайне редко, но случается, — что я вспоминаю обо всех своих прежних влюбленностях. Вот, например, сейчас.

Напротив меня, за столом в офицерской кают-компании, сидит человек, которого называют Тёрк. Если бы эта встреча произошла десять лет назад, я, возможно, влюбилась бы в него.

Бывает, что обаяние человека столь велико, что оно преодолевает все показное в нас, свойственные нам предрассудки и внутренние преграды и доходит до самых печенок. Пять минут назад мое сердце попало в тиски, и теперь эти тиски сжимаются. Одновременно с этим ощущением начинает подниматься температура, которая является реакцией на перенесенное напряжение, и появляется головная боль.

Десять лет назад такая головная боль привела бы к сильному желанию прижаться губами к его губам и увидеть, как он теряет самообладание.

Теперь я могу наблюдать за тем, что происходит со мной, испытывая глубокое уважение к этому явлению, но прекрасно понимая, что это не что иное, как кратковременная опасная иллюзия.

Фотографии запечатлели его красоту, но сделали ее безжизненной, словно это красота статуи. Они не передали его обаяния. Оно двойственно. Одновременно излучение, направленное наружу, и притяжение к себе.

Даже когда он сидит, он очень высокий. Почти металлически белые волосы собраны сзади в хвост.

Он смотрит на меня, и боль начинает еще сильнее пульсировать в ноге, спине и затылке, и передо мной проносится, словно образцы ледяных формаций, которые мы должны были идентифицировать на экзамене, целый ряд мальчиков и мужчин, которые на протяжении моей жизни оказывали на меня подобное воздействие.

Потом я возвращаюсь в реальность и прихожу в себя. Волосы у меня на затылке встают дыбом, напоминая мне, что, даже если забыть о том, кто он такой, именно этот человек стоял на холоде в метре от меня той ночью, когда мы оба ждали у «Белого сечения». Свечение вокруг головы — это были его удивительные светлые волосы.

Он внимательно смотрит на меня.

— Почему на носовой палубе? — Лукас сидит в конце стола. Он говорит с Верленом, сидящим наискосок от меня. Слегка сгорбившимся и покорным.

— Грелся. Перед тем как вернуться к работе с полозьями.

Теперь я вспоминаю. «Киста Дан» и «Магги Дан», суда компании «Лауритсен» для арктических плаваний, — корабли моего детства. Еще до американской базы, до перелетов из Южной Гренландии. Для экстремальных ситуаций, таких как, например, вмерзание в лед, они были оборудованы особыми спасательными дюралевыми шлюпками, к которым снизу были прикреплены полозья, так что их можно было тащить по льду, как сани. Креплением таких полозьев Верлен и занимался.

— Ясперсен.

Он смотрит на лист бумаги, лежащий перед ним.

— Вы покинули прачечную за полчаса до конца вашей вахты, то есть в 15:30, чтобы прогуляться. Вы пошли вниз, в машинное отделение, увидели дверь, открыли ее и пошли по туннелю к лестнице. Какого черта вам там было надо?

— Хотелось узнать, над чем я каждый день прохожу.

— И что дальше?

— Там оказалась дверь. С двумя ручками. Я берусь за одну из них — и раздается сирена. Сначала я решила, что это я ее включила.

Он переводит взгляд с Верлена на меня. Голос его глух от гнева.

— Вы с трудом держитесь на ногах.

Я смотрю Верлену в глаза.

— Я упала. Когда сработала сигнализация, я сделала шаг назад и упала с лестницы. Я, должно быть, ударилась головой об одну из ступенек.

Лукас кивает, медленно и разочарованно.

— У вас есть вопросы, Тёрк?

Он не меняет позы. Он просто наклоняет голову. Ему можно дать и тридцать пять лет, и сорок пять.

— Вы курите, Ясперсен?

Как хорошо я помню этот голос. Я качаю головой.

— Спринклерная система включается по секциям. Вы где-нибудь чувствовали запах дыма?

— Нет.

— Верлен, где были ваши люди?

— Я пытаюсь это выяснить.

Тёрк поднимается. Он стоит прислонившись к столу и задумчиво смотрит на меня.

— Согласно часам на мостике, сигнализация сработала в пятнадцать пятьдесят семь. Она выключилась через три минуты сорок пять секунд. Все это время вы находились в зоне действия спринклеров. Почему вы не промокли до нитки?

Нет и следа тех чувств, которые я только что испытала. Сквозь лихорадку я понимаю только одно — еще один человек, облеченный властью, мучает меня. Я смотрю ему прямо в глаза.

— Большая часть того, с чем мне приходится сталкиваться в жизни, стекает с меня, как с гуся вода.

8

Горячая вода приносит облегчение. Я, с детства привыкшая к молочно-белым, ледяным ваннам из талой воды, попала в зависимость от горячей. Это одна из тех зависимостей, которые я за собой признаю. Как и потребность иногда пить кофе, иногда наблюдать, как на солнце сверкает лед.

Вода в кранах «Кроноса» — настоящий кипяток, и я, сделав себе такую, что еще немного — и обожгусь, встаю под душ. Утихает боль в затылке и спине, боль от синяков на животе, и почти совсем перестает болеть все еще распухшая, покалеченная нога. Потом температура у меня поднимается еще выше, меня начинает сильнее знобить, но я все равно продолжаю стоять под душем, а потом все проходит, и остается лишь слабость.

Взяв на камбузе термос с чаем, я несу его в свою каюту. Поставив его в темноте на стол, я закрываю дверь, облегченно вздыхаю и зажигаю свет.

На моей кровати в белом тренировочном костюме сидит Яккельсен, его зрачки исчезли в глубине мозга, оставив кварцево-стеклянный взгляд, выражающий напускное самодовольство.

— Слушай, ты понимаешь, что я тебя спас?

Я жду, пока в руках и ногах пройдет напряжение от пережитого испуга, чтобы можно было спокойно сесть.

— Мир моря, говорю я себе, слишком суров для Смиллы. Поэтому я иду в машинное отделение, сажусь и жду. Ведь если хочешь тебя увидеть, то надо просто спуститься вниз. И тогда ты рано или поздно пройдешь мимо. Я вижу, что прямо за тобой идут Верлен, Хансен и Морис. Но я не двигаюсь. Ведь я запер дверь на палубу — у вас нет другого пути назад.

Я мешаю чай. Ложечка звенит о чашку.

— Когда тебя несут назад в мешке, я все еще там сижу. Мне понятны их проблемы. Ведь выбрасывать отходы с камбуза и тех, кто вам не нравится, за борт — это прошлый век. На мостике постоянно находятся два человека, а палуба освещена. Тому, кто перебросит через планширь что-нибудь больше спички, грозят неприятности и следствие. Нам пришлось бы идти в Готхоп, и тут все бы кишмя кишело маленькими кривоногими гренландцами в полицейской форме.

Он соображает, что говорит с одним из маленьких кривоногих гренландцев.

— Извини, — говорит он.

Где-то бьют четыре двойных удара, четыре склянки, единица измерения времени в море, времени, которое не делает различия между днем и ночью, но знает лишь монотонную смену четырехчасовых вахт. Эти удары усиливают ощущение неподвижности — будто мы никогда и не отплывали, а оставались на одном и том же месте во времени и пространстве и лишь глубже и глубже зарывались в бессмысленность.

— Хансен остался стоять у люка в машинное отделение. Поэтому я пошел на палубу и вперед на трап левого борта. Когда поднимается Верлен, становится ясно, чем все это пахнет. Верлен караулит на палубе, Хансен у люка, а Морис остался один с тобой внизу. Что это может значить?

— Может быть, то, что Морису захотелось быстренько трахнуться?

Он задумчиво кивает.

— Что-то в этом есть. Но ему подавай молоденьких девочек. Интерес к зрелым женщинам приходит только с опытом. Я знаю, что они хотят сбросить тебя в трюм. И ведь хорошо придумано, а? Высота там двенадцать метров. Будет выглядеть так, будто ты сама упала. Потом только снять с тебя мешок — и все. Вот почему тебя несли так осторожно. Чтобы не оставить никаких следов.