сделал специальное определение «о второбрачии священнослужителей», где запрет на вступление во второй брак оставался неизменным.
Бывали ситуации и противоположные — когда местные власти сами заставляли вступить священника в гражданский брак. В дневнике протоиерея Николая Чукова (будущего ленинградского митрополита Григория) содержится рассказ о том, как некоего священника Олонецкой епархии Брянцева «местный совдеп, вероятно, чтобы поиздеваться, заставил вступить в гражданский брак с девицей, которая жила у него в качестве прислуги и няни». В газетах появилась статья «Попа женили». Сам Брянцев, по словам Чукова, давал «наивные показания», что не придавал значения гражданской брачной записи и вступил в брак ради того, чтобы девица получала паек в чужой ей деревне.
Для членов партии, вступавших в церковный брак, дело могло закончиться большими неприятностями, вплоть до временного исключения из партии, если, конечно, данное действо не прошло без огласки. В этом смысле показательно дело большевика Евдокимова, «женившегося церковным браком» в конце 1919 г. Как отмечалось в протоколе первичной партийной ячейки, до них стали «доходить слухи», что коммунист Евдокимов «женился церковным браком». Собрание партийной ячейки города Дмитрова после «продолжительных и горячих прений» предложило взыскать с Евдокимова трехкратную сумму, уплаченную им при венчании, или вообще исключить его из партии сроком на два месяца.
Весьма показательны объяснения самого Евдокимова, данные им партийной ячейке. В них он сообщал, что ему решительно противны все обряды, но «барышня», которую он взял в жены, не могла ограничиться только гражданским браком, «потому что вы хорошо знаете, что в деревню проникает все проводимое Советской властью слабо, и в особенности гражданский брак ... деревня вообще смотрит на женщин, которые только зарегистрировались, т.е.. заключили только в отделах записей браков, простыми словами напишу, как на бля [,..]й».
Евдокимов писал, что не мог поставить «в унизительное положение барышню, которую он любил». Партийные власти прислушались к показаниям Евдокимова, учли его крестьянское происхождение и «домашние обстоятельства, побудившие совершить данный поступок», и из партии его не исключили.
Брачный вопрос в той или иной степени затрагивал фактически все население бывшей империи, и возможность легкого развода, конечно, многими воспринималась положительно. Можно даже сказать, что это был тот пункт декрета, который так или иначе поддерживало значительное количество людей: старый брачный кодекс был несовершенен и иногда ставил человека, супружеская жизнь которого не сложилась, в откровенно дискриминационное положение.
Об этом много писал Василий Розанов, сам оказавшийся жертвой брачных законов империи. Его первая жена, бывшая любовница Достоевского Аполлинария Суслова, не давала ему развода, и он вынужден был тайно венчаться, так что его многочисленные дети по факту были незаконнорожденными.
Менее известен эпизод из семейной жизни основоположника русского марксизма Георгия Плеханова, который женился церковным браком на женщине, беременной от его коллеги-революционера, попавшего в тюрьму. Плеханов признал чужого ребенка и был счастлив в браке, однако после освобождения возлюбленного венчанная жена ушла от Плеханова, вернувшись к отцу своего сына, и более двадцати лет не давала официального развода Плеханову, хотя у того была уже и другая жена и дети.
Интересно отметить, что в эмиграции пытались сохранить старую процедуру фиксации брака и развода, со сложной процедурой разрешений на повторный брак и с наложением епитимьи (покаяния) на виновного в супружеской измене.
Так, некто Пейхеля, эмигрант, живший в Сербии (Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев), писал в Синод зарубежной Церкви, что развелся в Одессе в 1915 г. со своей женой Александрой Панно. Сам он сообщал, что «развод был для нас обоих большим несчастьем и результатом легкомыслия». А сейчас, уже после того как его бывшая супруга снова вышла замуж и овдовела, и очень несчастна, он намерен снова заключить с ней брак повторным венчанием. Ему ответили, что если брак его супруги был незаконным с церковной точки зрения, то и венчаться ему не нужно и брак восстановят, а если брак был и закончился смертью супруга, то если нет препятствий, то он может с ней «повенчаться по второбрачному чину». Неизвестно чем закончилась это романтическая история вечной любви с перерывами, но, судя по определению Синода, «легкомысленные» снова законно смогли жить вместе.
Религия и еврейский вопрос
Однажды вечером весной 1902 г. солдат Рябошапко, проходя мимо публичного дома в городе Чите, услышал через открытые окна странный разговор, который вели два посетителя. Речь шла о расклейке по городу антиправительственных листовок. Не долго думая солдат о сем факте сообщил в полицию, которая и арестовала всех посетителей дома терпимости.
В числе арестованных оказался и 24-летний Миней Губельман, в доме которого был соответственно произведен обыск и найдено множество революционной литературы. Так с ареста в публичном доме начал свою революционную карьеру главный безбожник Советского Союза Губельман, он же Емельян Ярославский.
Действительно идейный революционер старой дореволюционной закалки, Ярославский удивительным образом выжил в годы сталинских чисток и умер своей смертью в годы Великой Отечественной войны. Правда, перед смертью руководитель Союза воинствующих безбожников мог наблюдать крах своего детища и даже написал статью о том, почему религиозные люди в разных странах ненавидят Гитлера.
Возможно, выжить Ярославскому помогла феноменальная ненависть к главному противнику Сталина Троцкому. Чем порождена эта ненависть, сказать сложно, но на одном партийном заседании Ярославский в бешенстве бросил книгу в лицо своего главного конкурента по антирелигиозной борьбе.
Еврейское происхождение как Ярославского, так и Троцкого позволяло их противникам говорить, что атаку на христианство в стране ведут «главным образом евреи». В принципе важный и для многонациональной Российской империи еврейский вопрос стал особенно болезненным после революции.
Традиционно считается, что, придя к власти, большевики сразу развернули атеистическую пропаганду, устроив своеобразный «штурм небес». Однако в стране, где 95 процентов населения считали себя верующими, такая пропаганда была обречена на неуспех. Поэтому приходилось действовать более тонко. Еще одним важным пунктом декрета, который повсеместно вызвал негативную реакцию в крестьянской среде, был запрет преподавания в школе религиозных дисциплин.
Иногда этот протест принимал причудливые формы, порождая слухи о том, что новые власти вместо православия провозгласят еврейскую веру. Крестьяне деревни Поддубное направили в Звенигородский исполнительный комитет «запрос» (так. — П.Р.), протестуя в нем против запрета преподавать Закон Божий, ибо от него «больше кротости и меньше греха, и уж не хотят ли жиды подогнать всех русских под свою веру».
Трудно сказать, насколько такие слухи были распространены в Центральной России — в отличие от южной, где антиеврейские настроения общеизвестны. Возможно, этот случай можно рассматривать в серии типичных слухов в России о переходе в католичество, когда якобы царь или правитель и его