искать её никто не будет. А сама Вишенка уже и не захочет в свою вонючую бедность вернуться. Только условие. Мне необходимо о Вишенке навсегда забыть. Можно сказать, что и Вишенке и мне повезло. Только счастья я от такого везения что-то не чувствую.
Ненастные дни
Гибель «Пересвета»
– Где ты была? – спросил Фиолет, когда Ива поздним вечером пришла домой. Продрогшая, расстроенная, держа в руках большую коробку, она ничего ему не ответила. Бухнула коробку в угол и даже не порадовалась дорогому подарку. Всю ночь болела нога, так что Фиолету пришлось дать ей маленькую прозрачную капсулу, про которую он объяснил, что употреблять такое вот средство часто нельзя, поскольку оно не способствует выздоровлению.
После работы Иву перехватила мать Вешней Вербы, а поскольку дочь не посвятила мать, куда и с кем она ушла вчера, Ива промолчала на истерические и жалкие вскрики несчастной женщины. Не могла она ничего объяснить. Не смела. Не умела. Мать давно уже считала свою дочь Вешнюю Вербу шлюхой, давно уже махнула на неё рукой.
– Как жаль, как жаль, Ива, что нас не взяли в «Город Создателя»! – всхлипывала заезженная многодетная мать Вешней Вербы. – Я слышала, что там никому ни до кого нет дела, а тут я вся извелась от своего материнского позора, в который вогнала меня моя старшая дочь.
Когда она ушла, Фиолет спросил у Ивы, – Почему ты не рассказала женщине о том, что вчера вместе с её дочерью уехала за реку?
– Нельзя, – ответила Ива. – Вешняя Верба нашла там свою судьбу. – Но какую судьбу и где нашла Вешняя Верба?
– Плохо, когда у родителей и детей нет доверия, понимания. Твоя подруга нашла себе того, кто неугоден её родителям?
Ива лгала, – Да! Да.
Какое-то время народ погалдел, посудачил по поводу сгинувшей Вешней Вербы, но вскоре о ней забыли, будто её и не было никогда. В одну из ночей Фиолет разбудил Иву и попросил немедленно собраться вместе с ним. Ему от «Пересвета» пришёл тревожный сигнал. Куда пришёл, каким образом, она не спрашивала. Быстро одевшись, они направились в чёрный ночной лес. Но чёрным он казался только со стороны. Войдя в его глубину, привыкнув глазами к рассеянному свету ночных звёзд, к еле уловимому свечению неба, они уверенно шли по знакомым тропам, а там, где было необходимо перелезать через бурелом или канавы, Фиолет включал свечение на собственных ботинках, и дорога отлично просматривалась. Половину дороги, как и обычно, он нёс её на руках, поскольку в его руках Ива теряла свой вес. Так ей казалось. А где было ровно и удобно, она шла сама.
Пройдя сквозь защитное экранирование на поляне, Фиолет велел Иве оставаться снаружи своего звёздного дворца. Он дал ей маленький пульт для того, чтобы она держала его направленным к открывшемуся входу внутрь «Пересвета». – Держи! Даже если устанешь, держи двумя руками. Если сигнал не будет поступать, вход замкнёт, и я уже не выйду наружу никогда. И жди, когда я выйду.
Дрожащими руками Ива держала плоский пульт, не понимая, откуда идет вибрация, – от загадочной вещички в её руках или из неё самой. От сжавшего её страха. Что-то явно произошло. Фиолета не было долго. Чёрный зев звездолёта пугал непроницаемостью. Внутри не включилось освещение, как было это всегда, когда они туда входили. Редко, но Фиолет иногда брал Иву с собою. Для того, чтобы проверить, что происходит с её ногой.
Когда он выпрыгнул наружу со своим привычным заплечным рюкзаком и взял пульт из онемевших рук Ивы, тотчас же за его спиной с треском исчез входной люк. Фиолет со всего размаха бросил пульт куда-то в черноту леса и, схватив жену за руку, помчался, таща её следом, прочь от «Пересвета». Она подпрыгивала как раненая куропатка, почти волоклась за ним, и всё происходящее казалось кошмарным сном.
Оказавшись на приличном расстоянии, Фиолет остановился, и они вместе оглянулись назад. Через стволы деревьев был виден купол, наполненный весь целиком вначале нежно голубым, а потом ослепительно-белым сиянием. И вместе с этим, замкнутым в нём, полыханием он, как гигантская опрокинутая чашка стал уходить в землю. Вскоре осталась только верхушка этой чаши, и тогда Фиолет опять схватил Иву за руку и опять потащил прочь. Вскоре их настиг гул, лесная почва под ногами стала колебаться, и они, не сговариваясь, вместе упали плашмя. Что-то горячее пронеслось над головой Ивы, подняло вверх её волосы. Она глубже зарылась в мягкую растительную подстилку лицом. И тут всё закончилось. Их окружала глухая, сырая чернота. Сколько они лежали, понятно не было. Но встали и, не отряхиваясь, побрели к выходу из леса, к дому.
– Он умер? Твой «Пересвет»? – спросила Ива.
– Да. – Они вышли к той самой маленькой речушке, через которую и было опрокинуто поваленное дерево. Фиолет взял Иву на руки и понёс её, идя вброд, не желая карабкаться по стволу в кромешной ночи. Его ботинки были не способны ни промокнуть, ни повредиться даже в огне. Он не мёрз в них зимой, не промокал весной и осенью, не потел и летом.
На опушке было почти светло. Они сели на какое-то бревно, ошкуренное молодёжью, собирающейся тут летними вечерами для своих игр. Фиолет поставил рюкзак у своих ног. Ива потрогала его и вдруг обнаружила, что он даже не сдвигается с места. Что-то невообразимо тяжёлое лежало в нём. И каким образом Фиолет тащил этот груз на себе, да ещё и саму Иву в придачу, было выше её понимания. – Что там? – спросила она.
– Там материнская плата главного компьютера. Мозг моего «Персвета», – ответил он. Ива вздрогнула, представив себе вполне реальные мозги, кровавые и студенистые.
– Там только информация, – объяснил он, как-то почувствовав её детский испуг. – Там, откуда я, всё можно будет восстановить, если все записи целые.
– Как же ты теперь попадёшь домой? – спросила она, – на чём?
– Никак я не попаду.
– Тогда зачем тебе мозг умершего «Пересвета»?
– Не знаю. Но я должен его сохранить.
Уже дома, лёжа на спине и глядя сине-фиолетовыми, невероятными своими глазами в белый потолок, покрашенный и отполированный ещё отцом Ивы, в котором плавали световые блики от слабенького ночника, он заплакал. Заплакал молча, заплакал страшно, поскольку она никогда не видела его слёз.
– Я совсем один, – глухо сказал он, почти не двигая губами и так, что голос прозвучал как из глубокого колодца. – Что мне делать?
– Разве ты один? А я?
– Что мне делать?
– Я рядом. Я твоя жена.
– Ты чужая.