– Тю, – сказал Егор, и это незабвенное междометие тоже было оттуда, из бурного школьного отрочества.
И шагнул навстречу Мэлсу, испытывая противоречивые чувства – они с Ивановым никогда особенно не дружили. С Ивановым никто не дружил; ему даже кличку не придумывали, потому что родное имя у него было под стать самой хлесткой кличке. Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин.
Правда, иногда Мэлса звали еще «Шаман». Он был до жути косоглаз, но ни капельки не комплексовал по этому поводу. Он носил в портфеле обезьянью лапу (настоящую, засушенную), на уроках читал странные книжки на странном языке, который называл немецким, хотя англичанка (которая и немецкий когда-то учила) уверяла, что тексты в Мэлсовых книжках – полная белиберда, а картинки – просто вызов разуму. Книжки изымались и запирались в недрах учительского стола, но потом странным образом снова оказывались у Мэлса, и он снова читал их – при этом один его глаз смотрел в книгу, а другой, совершенно законопослушный – на доску…
Учителя старались с ним не связываться. Правда, когда Мэлс принес в школу человеческий череп, ему все-таки снизили оценку по поведению.
– Какими судьбами? – спросил Егор и сам устыдился банальности фразы. – Как жизнь молодая? – спросил он снова и устыдился еще сильнее.
Мэлс смотрел на него – и одновременно на фольксваген, который устал маневрировать и жалобно засигналил.
– Женишься? – спросил Мэлс.
Егор растерялся:
– Ну, в некотором роде…
И подумал, что слухи о предстоящей свадьбе могли, в конце концов, дойти и до бывшего одноклассника.
– Пошли ко мне, – ни с того ни с сего предложил Мэлс.
Егор не хотел. Несколько секунд ушло на то, чтобы придумать предлог повесомее; Мэлс вдруг улыбнулся:
– Да не выдумывай… На полчаса зайди, спаивать не буду, я вообще не пью… Жалко тебе?
Егор открыл рот – и закрыл его снова.
– За углом, – Мэлс махнул рукой. – Я квартирку снимаю тут, в двух минутах. Пошли, Заварка. Идем.
И Егор пошел. В Мэлсовой манере приглашать в гости было что-то… не назойливое, но обезоруживающее. Да и в самом деле – почему не зайти на полчаса к однокласснику, с которым не виделся Бог знает сколько лет? Интересно ведь – что с ним стало, как живет, чего добился…
Так – или примерно так – уговаривал себя Егор, поднимаясь по узкой, пахнущей котами лестнице.
Квартирка была примерно такая, как Егор ожидал увидеть. Тесное жилище холостяка, в меру захламленное, в меру обустроенное, с хорошим компьютером на колченогом письменном столе, с новой микроволновкой и дохлым тараканом в пепельнице.
Таракана Мэлс вытряхнул в форточку. Кивнул на кресло в углу кухни:
– Присаживайся…
Егор сел – и провалился, провиснув чуть не до пола. Кресло было продавлено до состояния гамака.
– Так женишься?
– Погоди, – пробормотал Егор. – Ты-то как?
Мэлс пожал плечами:
– Я-то хорошо… А ты, Заварка, при галстуке?
– С работы, – сказал Егор.
– Понятно, – Мэлс кивнул. – На свадьбу не напрашиваюсь, не думай.
– Может, и не будет свадьбы, – сказал Егор и сам пожалел, что сказал.
Мэлс не удивился. Не изобразил лицом внимания и сочувствия. Не зацокал языком.
– Может, и не будет, – согласился, буравя Егора левым глазом (правый смотрел на чайник на плите). – Что-то закипает долго… А электрочайник купил, так пробки выбивает. А пробки менять – так проводка здесь хреновая. Вот так.
Егор обескуражено молчал.
– Чего-то нечисто с тобой, – сказал Мэлс, переводя на Егора теперь уже правый глаз. – Какие-то проблемы, Егорка?
Никогда – ни в школе, ни потом – Мэлс не называл Егора по имени.
– Да нет особенных проблем, – сказал Егор нехотя. – Работу хорошую нашел, для души, для кошелька…
– Такое редко бывает, – сказал Мэлс.
– Редко, – согласился Егор.
Молча выпили чай. Потом Мэлс вытащил из нагрудного кармана застиранной ковбойки щегольскую визитную карточку:
– Здесь номер моей мобилки… Если что – так звони, да?
* * *
Волосы быстро отросли. Егор с чистой совестью навестил лысого парикмахера – и, встретив на следующий день шефа, смело посмотрел ему в глаза, и шеф в ответ улыбнулся.
В первую субботу декабря выпал первый хороший снег, и в воскресенье Егорова фирма в полном составе встала на лыжи.
В понедельник Оля позвонила и сказала, что не будет Егоровой женой. Что она ошиблась в нем.
Егор целую ночь бродил по заснеженному городу, а наутро понял, что должен с кем-то поговорить, ну хоть с кем-нибудь. Оказалось, что телефоны прежних знакомых он большей частью позабыл, да и кто из них станет слушать исповедь в пять часов утра, когда даже дворники еще спят? Сослуживцев тревожить неловко, звонить родителям – значит напугать до полусмерти…
В глубине кармана Егор нашел визитку Мэлса и долго вертел ее в руках.
Мэлс взял трубку сразу же. И, не дожидаясь даже «алло», поздоровался:
– Привет, Заварка.
Минут через сорок Егор уже сидел на тесной Мэлсовой кухоньке и пил чай. И молча злился на себя – зачем поддался минутному порыву? Зачем позвонил, зачем заявился? Всего-то и надо было – выговориться…
Мэлс слушал внимательно. Один его глаз смотрел на собеседника, а другой – в дверной проем за его спиной. Егору то и дело хотелось обернуться.
Посреди Егорового рассказа Мэлс почему-то встал. Включил старую настольную лампу, привинченную к столу. Направил луч света Егору в ухо.
Егор запнулся.
– Ты продолжай, – подбодрил Мэлс. – Я слушаю.
И щелкнул выключателем, отчего маленькая кухня превратилась будто в проекционный зал – полутьма, одинокий луч и тень Егоровой головы на слегка облупившейся стенке.
– Продолжай, – повторил Мэлс задумчиво. – Это я так, развлекаюсь…
И Егор продолжал, а Мэлс смотрел теперь уже не на него, а на его тень. Вытащив откуда-то черный фломастер, он водил по штукатурке, как художник по холсту, но Егору и не надо было, чтобы на него смотрели – ему хотелось, чтобы его слушали…
В семь утра за окнами было темно, как в бочке, но внизу у подъезда звонко и требовательно скребла лопата дворника. Егору вспомнилось, как в детстве он радовался этому звуку – если скребет лопата, значит, ночью выпал снег…
Стена кухни покрылась поверх Егоровой тени узорами черных линий. Странный орнамент, который, впрочем, эту грязную кухоньку даже украшал.
Печальный рассказ закончился.
– Не ты первый, – философски заметил Мэлс.
Егор почувствовал себя пассажиром купейного вагона. Ночь традиционных «дорожных» откровений прошла, и попутчики больше никогда не встретятся.
– Спасибо за чай, – сказал он, с трудом поднимаясь. Ноги, оказывается, затекли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});