— Нет, это невозможно!.. — тысячу раз повторял Борис Борисыч вслух для собственного назидания.
— Но ведь Ната терпит же около себя присутствие черт знает кого… Чем я хуже какого-нибудь Агапа Терентьича?.. Я просто задушу этого дурака!..
Собственно приисковые занятия пошли кое-как, спустя рукава; Локотников ездил раза два в день осмотреть шахты, назначал и принимал работы, а затем все остальное поручалось Белоусову. У себя дома, в конторе Борис Борисыч сильно скучал и не находил, как говорится, места, потому что его так и тянуло к Талым Ключам. Конечно, ездить туда каждый день он не мог, не желая компрометировать ни себя, ни Нату, но зато ежедневно он несколько раз верхом отправлялся на Лысую гору и с нее в «подозрительную» трубу рассматривал Незабвенный. По прямой линии через болото до прииска было не больше трех верст, и Локотников с жадным вниманием по целым часам следил за жизнью этого потерявшегося в горах желтого приискового пятна. Человеческие фигуры походили на детские куклы, но это не мешало Борису Борисычу сердцем угадывать, которая из них Ната. Она любила светлые цвета, и это отчасти помогало находить то, к чему рвалась душа. Иногда Борису Борисычу, после утомительного наблюдения, начинало казаться, что он смотрит в микроскоп на каплю разведенной зеленой жидкости, в которой, как инфузории, бесцельно двигаются окрашенные живые точки. А между тем одна из этих точек сосредоточивала в себе, как в фокусе, все мысли и желания Бориса Борисыча.
Раз, когда он предавался этому скромному занятию, в соседних кустах черемухи послышался шорох, а потом показался Белоусов, шагавший с ружьем за плечами. Произошла выразительная немая сцена, причем смутился не Белоусов, как обыкновенно, а сам Борис Борисыч. Он как-то вдруг растерялся и не мог придумать ничего, чтобы выпутаться.
— Жарко-с… — скромно заметил Белоусов, останавливаясь в почтительном отдалении.
— Да, ничего… А ты куда это?
— Насчет рябчиков, Борис Борисыч… Меня этот просил… ну, Зуев, значит… насчет рябчиков-то… У него тоже ружьишко есть, чтобы вместе на охоту ходить.
— Какой Зуев?
— Да этот… Агап Терентьич. Очень деликатный человек… я с ним познакомился. Как-то сам на Медведку к нам пришел… ну, папиросами угощал, а потом бутылочка с ним такая была… Весьма любопытный человек!..
Это известие во мгновение ока создало в голове Бориса Борисыча великолепный план: когда Anatole отправится в свое обычное путешествие, подослать к Агапу Терентьичу Белоусова, и в результате — несколько часов свободы для Наты…
Вот уже две недели, как он напрасно добивался хотя одной свободной минуты, чтобы переговорить с ней, но вечно кто-нибудь мешал, и Ната только морщила свой мраморный лоб. Бедная, как она должна страдать в этой ужасной обстановке!.. Нет, решительно этот план свиданий с Натой был великолепен: можно было проводить с ней по несколько часов с глазу на глаз.
Не откладывая дела в долгий ящик, в первую же отлучку Anatolя Борис Борисыч послал Белоусова с ружьем выманивать Агапа Терентьича из его засады, а вслед за ним явился сам на Незабвенный, как снег на голову. Его неожиданное появление испугало Нату, так что она, видимо, была даже не особенно рада ему и капризно раздувала свои пухлые губки.
— Ты сегодня такая странная… — заметил наконец Борис Борисыч, чувствуя, как почва начинает уходить у него из-под ног. — Ты сердишься на меня?
— Я?.. Нет… Я рада, очень рада… — шептала Ната, силясь улыбнуться приветливой улыбкой.
«Бедняжка, как она запугана этим извергом!..» — подумал про себя Борис Борисыч и успокоился.
До настоящего свидания он был счастлив пожатием руки, ласковым взглядом, улыбкой, словом — тем, что дает всю прелесть тайному счастью, а теперь все как-то не клеилось, и Борис Борисыч чувствовал себя очень глупо. Они говорили о совершенно посторонних предметах, как всегда бывает в таких случаях, и забывали, о чем им так много нужно было переговорить. Так было много в голове мыслей, а в душе желаний, что они душили друг друга… Ната постоянно оглядывалась и прислушивалась ухом к каждому звуку, едва отвечая на ласки Бориса Борисыча скромно опущенным взглядом или рассеянной улыбкой. Между прочим, Локотников так забавно рассказал всю историю сегодняшнего свидания и этим наконец развеселил Нату.
— Это очень остроумно… — смеялась она, наклоняя свою русую головку к его плечу, — Борис, я так люблю тебя… так страдаю, что даже это счастье пугает меня!..
По голубому небу гордо плыли вереницы серебристых облаков, кругом зеленел лес, в лесу перекликались счастливые солнечным днем птицы. Борис Борисыч целовал маленькие белые руки, шутил, смеялся и был счастлив собственным безумием. Глаза у него блестели, как у молодого человека, лицо горело румянцем, и он чувствовал на себе ласковый, любящий взгляд.
— Ната, я приехал к тебе с решительным предложением, заговорил наконец он деловым тоном. — Необходимо всю эту историю покончить…
— То есть как покончить? — испуганно спросила Ната и даже попятилась от своего собеседника…
— Очень просто: выбирай между мной и Агапом Терентьичем… Иначе я не могу!.. И даже не позволю!..
— Ах, какой ты смешной!., настоящий Отелло!.. — засмеялась Ната неестественным смехом. — Ты забыл, Борис, только одно маленькое обстоятельство, именно спросить меня: захочу ли я этого?..
— Ты, ты, Ната… Ты шутишь, конечно?..
— Нет, говорю серьезно… Да перестань, пожалуйста, геройствовать! Нужно смотреть на вещи прямо.
Эта сцена была прервана в самом интересном месте неожиданным появлением Агапа Терентьича: весь красный, потный, с блуждавшими, налитыми кровью глазами, он едва держался на ногах. Обвешенный какими-то лядунками, он был очень смешон. Поставив ружье, Агап Терентьич колеблющейся походкой подошел к Нате, грубо схватил ее за руку и проговорил:
— Ссударыня! Не угодно ли вам убираться в свою комнату?.. Але-марш!.. А я буду иметь честь побеседовать здесь с господином Локотниковым… да-с!
Ната закрыла лицо руками и скрылась в конторе. Локотников стоял перед Агапом Терентьичем бледный, с дрожащими губами и твердой решительностью задушить эту пьяную скотину.
— Что вам угодно от меня? — спрашивал Борис Борисыч, принимая вызывающую осанку.
— Мне-с? Хе-хе!.. Пожалуйста, не с такой гордостью, сеньер! А разговор короткий… да! С вами говорит муж в лучших своих чувствах… Я давно все вижу и не позволю приделывать мне известное украшение всех обманутых мужей!
— Милостивый государь, вы забываетесь! Как вы смеете?!.
Я… я сейчас задушу вас!..
— Убирайтесь вон отсюда… Я все знаю!.. Слышали?..
Локотников хотел броситься и задушить эту гадину, но ангелом примирения явилась Ната, и у него опустились руки.
Она бросилась между приготовившимися к драке мужчинами и залила весь огонь двумя фразами:
— Борис Борисыч! Как вам не совестно вступать в драку с пьяным человеком?.. Не человеком, а фельдшером! Потом вы забыли, что вы у меня…
— Да, я фельдшер… верно… — повторил Агап Терентьич с азартом и колотил себя в грудь. — Да, фельдшер… а все-таки обманывать себя не позволю! Ната, але-марш!
Локотникову ничего не осталось, как только вернуться домой в самом отчаянном настроении духа. Его возмущал этот случай не потому, что его, Бориса Локотникова, выгнал в шею пьяный фельдшер, нет! — его уничтожало поведение Наты… Он теперь ненавидел ее, ненавидел себя и готов был повеситься со злости.
VII
После этого происшествия, конечно, всякие отношения между Валежным и Незабвенным были прерваны. Борис Борисыч сказался больным и целых три дня не показывался из конторы. Кузьмовна на цыпочках подходила к дверям и подолгу прислушивалась, что делает барин: «Шагает из угла в угол, как маятник, и делу конец!.. Тоже вот воды страсть сколько выпил…» Своим старым умом Кузьмовна очень хорошо смекала, откуда на барина навело сухоту, и про себя постоянно ругала «желтолапую Наташку».
«И чего польстился: из себя спичка спичкой, никакой настоящей женской красоты… тьфу!.. — раздумывала Кузьмовна, стараясь самым добросовестным образом очернить Нату хоть в своих глазах: и то легче. — Удивительное это дело!.. Точно не стало этого добра, нашей-то сестры, баб… только выбирай! Барин заправский в годах… ну, да еще за молодого постоит…»
Иногда, увлекшись течением своих мыслей, Кузьмовна принималась думать вслух, причем, конечно, больше всего доставалось Незабвенному прииску.
— Еще человек женатый называется… — ораторствовала Кузьмовна, с сердцем тыкая какой-то горшок в печь: дело происходило в кухне. — Ну, и глядел бы за женешкой-то — на то ты и муж называешься… обязанность такая мужецкая, да! Жена задурила, должен взнуздать… а еще муж… тьфу!..