одной стороны, Бог реализует нашу волю, но делает это таким способом, чтоб указать нам же на наши ошибки. Закон кармы работает не только персонально, но и на народы, стра́ны, всё человечество.
— Значит, и я в яму грохнулся, и бутылкой по голове получил не просто так, а чтобы измениться? И всякие катастрофы, войны — это тоже неспроста?
Дядя Гена пожал плечами.
— Я думаю, что так. Тут самое главное, понять это, разобраться, что ты не так делаешь, где и в чем ошибся. Подчас это не просто, для этого критический взгляд на себя нужен, а не многие способны на это, к сожалению. Кто-то действительно свято верит, что он непогрешим, что он избранный, пуп земли, так сказать, и если кому и надо меняться, то только не ему, пусть другие это делают. Но всё это потом неизбежно на его же судьбе и отражается, поэтому всё, что нас окружает, мы сами, своими руками и сотворили. В этом плане мы сами маленькие боги, в этом мы похожи на Него — сами создаем свой мир, свой рай и свой ад. В этом суть нашей свободы, полученной от Него. Создаем или любовь, или антилюбовь, сами в этом живем и питаем всю Вселенную, и Бога и антибога. И если одному человеку проще разобраться со своим мышлением, то когда речь идет о коллективном сознании, о целых странах или народах, то тут всё намного сложнее. Слишком уж велика инерция. Если одному человеку бывает достаточно, чтоб его собака укусила или бутылкой по голове получить, то применительно к народам тут и меры совсем другие.
— Гм, интересно… — Артем уже наелся, поэтому просто сидел и изредка отхлебывал горьковатый чай. — Чай сегодня словно горчит немного. Ты какую-то новую траву добавил?
— Полыни щепотку бросил. А что, не глянется?
— Да нет, ничего.
— Я люблю с горчинкой. Если ещё меда в горьковатый чай положить, то вообще здорово получается. Ты-то сам как погулял? — Дядя Гена вытер полотенцем испарину, выступившую на лбу от выпитого чая.
— Хорошо, — довольно улыбнулся Артем. — Знаешь, здо́рово так прошелся по местам родным, повспоминал, как с дедом Трофимом на речке рыбачили, калины наелся до́сыта.
— Ну вот и хорошо… Приезжал бы почаще, чтоб совсем уж не забывать родину свою.
— Буду, дядь Ген, приезжать, буду. Я тут ещё с девушкой одной познакомился.
— О как! Где это ты успел? В лесу, что ли?
— В лесу. Я круг большой сделал и обратно со стороны бора соснового шел, так она мне навстречу попалась. Ольга, учительница ваша новая, в начальных классах преподает.
— А-а-а… Знаю такую, встречались как-то. В школе я у них был на классном собрании, рассказывал, как на шахте уголек добывают. Мне показалось, вроде ничего, серьезная. Да уж она не такая и новая, лет пять, однако живет.
Артем улыбнулся.
— Мне она тоже понравилась Я даже телефон у неё попросил.
— Ну что ж, дело хорошее. Может, и завяжется у вас чего. Одному оставаться надолго негоже, у человека семья должна быть.
— Ну загнул тоже, семья… Полчаса прогулялись вместе… Про это говорить ещё рано. Так… Просто легко с ней как-то было.
— Иногда и пяти минут бывает достаточно, чтоб понять, твой это человек или нет. А дальше уж от тебя зависит.
— А как же «браки заключаются на небесах»? — Племянник хитро подмигнул дядьке.
— Так-то оно так, но под лежачий-то камень вода тоже не течет. Если сиднем сидеть на пятой точке, то само ничего не сложится.
Артем замолчал, просто сидел и смотрел в темное окно, в котором отражался стол, они с дядей Геной и вся небольшая прихожая. «Хотя, конечно, хорошо, если бы и вправду завязалось у нас что-нибудь с Ольгой», — всё же подумал он, а вслух сказал:
— Знаешь, даже домой ехать завтра как-то не хочется.
— Так, может, позвонишь, да ещё пару деньков тебе отдохнуть дадут?
— Нет, дядь Ген, тут дело уже не в отдыхе. Перед шефом будет неловко. Он там хлопочет за меня, помочь с этой должностью хочет, чтоб жилье было, а я тут буду сидеть, прохлаждаться. Нет уж, поеду…
— Ну да, наверное, ты прав. Во сколько хочешь ехать?
— Торопиться не буду. Ты знаешь когда последний автобус из райцентра в область идет?
— Кажется, часа в три.
— Ну вот, тогда отсюда на двенадцатичасовалом поеду. Успею же? А завтра отосплюсь ещё.
— Ну давай… — Дядя Гена встал. — Ещё чаю будешь?
— Нет, дядь Ген, спасибо. — Артем чуть помолчал. — Слушай, вот ты говорил, что, хороших людей на земле больше живет, чем плохих… Может, оно, конечно, и так, но мне всё же кажется, что в последние годы агрессии в людях больше стало. По-моему, раньше такого не было. Я, конечно, совсем ещё пацаном был, но прекрасно помню, что народ раньше как-то добрее был, что ли.
— Не знаю, Артем. — Дядька привалился плечом к косяку. — Тут я с тобой не могу согласиться. На самом деле и раньше всяких хватало, и хамство было, и преступность была, и гадости люди друг другу делали предостаточно. Так что, положа руку на́ сердце, я не стал бы идеализировать то время. А что касается агрессии… Сейчас этого добра намного больше из телевизора идет, из газет, из интернета, вот и кажется, что вокруг одна злоба. А раньше такого просто не было. Государство за этим следило, что, как мне кажется, было абсолютно правильным. Сравни советские фильмы с современными. Ведь они в большинстве своем действительно учили добру, были светлые, хорошие. В газетах не было всяких сплетен с криминалом. Вот и создавался в целом позитивный фон. Сейчас народ, мне кажется, просто устал от этой чернухи.
Но если брать самих людей, то в чем-то ты, может, и прав. Помнишь, я говорил тебе, что человек существует на стыке физического и тонкого миров? Что половина в нем от животного, а половина — от Бога.
— Конечно, помню.
— Ну так вот, любое животное начинает вести себя агрессивно, когда перестает чувствовать себя в безопасности, если на него нападают или им овладевает страх. В девяностые нас всех лишили этой самой безопасности, лишили уверенности в завтрашнем дне. Фактически, людей бросили на произвол судьбы, причем бросили те, кто должен был больше всего радеть о своем народе, о своей стране. И сейчас в некоторых людях сидит глубинный страх за свою жизнь. Они не знают, кому верить, во что верить, на кого опереться. Они просто боятся. Никто не знает, что будет завтра, и поэтому в людях просыпается глубинный животный инстинкт