Таганке исполняется десять лет. Хотя об этом не пишут в прессе, те, кому надо, эту дату – 23 апреля – знают без напоминания. За неделю до того – премьера «Деревянных коней» по Федору Абрамову. Высоцкий в ней не участвует, но вместе со всеми радуется, что деревенскую тему удалось-таки протащить, а там, глядишь, и многострадального можаевского «Живого» власти реабилитируют. Абрамов – классный мужик. Был в Ленинграде доцентом, писал статьи о том, как неправдиво в литературе изображают сельскую жизнь. А потом решил сам броситься на амбразуру, скинул лягушечью шкуру доцента и сделался чистым писателем. В своей правоте убежден абсолютно, потому умеет с чиновниками сражаться, доказывать, что его, а не их позиция патриотична.
Сначала было даже непонятно, какую театральность можно извлечь из абрамовских повестей: ну, рассказывают женщины о своей тяжелой жизни – ни динамики, ни юмора. Можаевский Кузькин в этом смысле – куда более игровой. А вот получилось – и вышло нечто неожиданное. Драма утраты русского национального характера. И не только в колхозах этих чертовых дело, хотя и в них тоже. Уходит что-то ценное и тонкое из жизни, пропадает навсегда. Ни в каком МХАТе так Милентьевну никто не сыграл бы, как это сделала Демидова – полная органика. И Славина в Пелагее достигла апогея своего. И Ваня Бортник роль ее мужа почти без слов слепил.
Премьера «Коней» состоялась аккурат в тот день, когда театр «Современник» въезжал в новое здание на Чистых прудах. То есть здание-то старое, раньше в нем был кинотеатр «Колизей». Все мы его в детстве посещали, хотя Высоцкому и его друзьям по Каретному во всех отношениях ближе был другой кинотеатр с «римским» названием – «Форум». Короче, уже после премьеры помчались поздравлять коллег с новосельем. Любимов «Современник» не любит – по многим причинам: и за творческую бесхарактерность, и за повышенную приспособляемость к советским условиям. Он подарил им живого петуха из таганского «Гамлета», сопроводив это умеренно-ехидным поздравительным текстом. У Высоцкого каких-либо эмоций по поводу второго драматического театра Москвы и нет, пожалуй: после перехода Ефремова «в отстающую бригаду» МХАТа он, кроме «Своего острова» со своими песнями, там, кажется, и не видел ничего.
В ночь накануне юбилея он пишет шуточный «Театрально-тюремный этюд на таганские темы», и о последней премьере в нем самые задушевные слова:
Так с чем мы подошли к неюбилею?За что мы выпьем и поговорим?За то, что все вопросы и в «Конях», и в «Пелагее» –Ответы на историю с «Живым».Еще мы пьем за спевку, смычку, спайкуС друзьями с давних пор, с таганских нар –За то, что на банкетах вы делили с нами пайку,Не получив за пьесу гонорар.Редеют ваши стройные ряды –Писателей, которых уважаешь, –Но, говорят, от этого мужаешь! –За долги ваши праведны трудыЗемной поклон, Абрамов и Можаич!
Праздник начинается в полдень шествием со свечами, которые несут десять актеров-основоположников, среди них – Демидова, Славина, Хмельницкий. Потом начинаются поздравления и подарки. Вознесенский презентует щенка-волкодава – чтобы передавил всех врагов театра. Михаил Давидович Вольпин сочиняет по этому поводу надлежащий экспромт («Не зря театру в юбилей поэты дарят кобелей…» и т. д.), свою строку туда вписывает и Высоцкий. Вечером, как всегда в этот день, идет «Добрый человек», несколько омраченный тем, что во время сцены свадьбы Золотухин получает в глаз пиалой от исполнителя роли Янг Суна (жест совершенно случайный и нечаянный!). Кровь пришлось останавливать за кулисами, и Высоцкий переживает не меньше пострадавшего.
Во время капустника его «этюд» имеет заслуженный успех, радуются все, кто там воспет, а сам он потом с особенной силой аплодирует Золотухину и думает о том, какие добрые слова надо будет ему сказать. А то ведь дьявольские силы, которые руку с чашкой не туда направили, так и рассорят с другом…
Буквально на день выскочил в Ужгород, где начинает сниматься «Единственная дорога» – советско-югославская картина о событиях сорок четвертого года: немецкий танковый парк стоял без горючего, и немцы направили туда колонну из двухсот или даже трехсот гигантских бензовозов. А шоферами посадили русских военнопленных, приковав их к машинам цепями. И сообщили партизанам: будете стрелять – машины взорвутся, и русские погибнут. Сюжет нетривиальный. У Высоцкого роль одного из водителей – Солодова. Он ничего не говорит, но в своем последнем рейсе, перед гибелью, поет песню. После приглашения она сложилась сразу с финальным ударным двустишием:
Мы не умрем мучительною жизнью –Мы лучше верной смертью оживем!
Вот такая бешеная гонка! По возвращении в Москву за три дня – «Гамлет», «Павшие», «Жизнь Галилея», «Антимиры», – и 29 апреля они с Мариной отправляются по проложенному в прошлом году маршруту. Тогда, помнится, в этот день уже въезжали в город Парижск – как его обзывают некоторые русские эмигранты. Всплыли в душе те же тревоги, надежды… Населенные пункты Белоруссии напоминают о строках, начавших сочиняться на этом шоссе. Цикл «Из дорожного дневника» недавно передан Пете Вегину, он – составитель альманаха «День поэзии» будущего года, очень надеется пробить стихи к тридцатилетию Победы.
Для кинематографа наработано видимо-невидимо. Даже вспомнить все названия трудно – впору завести себе литературного секретаря, чтобы он все это держал в уме, приводил в порядок, перезванивался с кем надо. Говорят, членам Союза писателей такой секретарь полагается по статусу – только платить ему писатель должен из своих больших гонораров. По этой причине секретари бывают только у немногих седовласых аксакалов, а простые писатели иногда фиктивно оформляют себе в помощники кого-нибудь из знакомых, чтобы у него или у нее были стаж, трудовая книжка и пенсия в будущем. Немногих по-настоящему кормит проза, стихи – тем более, но все-таки… Гражданских свобод в нашей стране немного, но хоть одна свободная профессия существует. Бродского не смогли бы осудить за тунеядство, будь у него членский билет. Или возьмем пример поближе: Гарику Кохановскому красная писательская книжечка очень помогает дышать, и книжку стихов он выпустил два года назад – в серии «Молодые голоса», между прочим. Это актеры стареют быстро, а писатель вечно молод…
Да, так проведем маленькую инвентаризацию кинопесен. «Мак-Кинли» – это девять баллад. «Иван-да-Марья» – это песен двенадцать, если не больше. Для фильма Полоки «Одиножды один» – шесть, и еще будут. На рижскую студию в «Морские ворота» дал четыре песни морских… Плюс две непременно надо написать для говорухинской «Контрабанды». Итого приличная цифра набирается, целое войско. Слабо им все это запретить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});