который он уже давно не носит, и теперь крупная вязка отлично согревала меня подобными пасмурными днями.
На цыпочках вышла из комнаты и, поджав губы, боясь разбудить папу, бесшумно прикрыла за собой дверь и прижалась к ней спиной, чтобы перевести дыхание, которое тут же оборвалось, стоило мне взглянуть на диван.
Я, наверное, всё ещё сплю. Точно – сплю. Иначе, откуда на диване в нашем зале взяться кучерявой голове спящего Рамиля? Не прокрался же он ночью через окно, чтобы снова поспать на «полюбившемся» ему диване?
Еще от недавно ноющего чувства в груди не осталось ни следа. Сейчас там все горело и трепетало настолько, что хотелось взвизгнуть. Он здесь! Он правда здесь! Приехал дурачок. И, наверняка, опять застрял в луже, которая снова собралась после недавнего дождя.
Тихо подошла и коснулась его мягких волос, чтобы убедиться в том, что он действительно настоящий. Рамиль даже не шелохнулся. Спит, посапывает. Одна рука вдоль тела, другая – ладонью на животе поверх одеяла. А в трехлитровой банке на журнальном столике букет цветов.
В банке. Трехлитровой. Папа впустил Рамиля домой, а потом два мужика не смогли найти вазу, но зато нашли иной выход из этой ситуации.
И почему меня не разбудили?
Хотя, понятно почему – папа видел мое настроение эти дни и, наверное, побоялся испортить мне его еще больше ночью.
Еще недавно лежащее на дне настроение резко вспорхнуло. Осталось только дождаться, когда Рамиль проснется и расскажет мне о цели своего визита.
Если он предложит мне остаться добрыми друзьями, это будет эпично. Эпично я перееду его трактором…
Чтобы не пялиться и не лыбиться ему как дура, прокралась в кухонную зону и решила замесить тесто на оладьи. Но взгляд то и дело возвращался к спящему парню. Приходилось прикусывать нижнюю губу довольной улыбки. Но пару раз сердце тревожно сжималось, когда Рамиль начинал кашлять. Всё-таки, болен.
На всякий случай приготовила имбирь и лимон к чаю. Провела ревизию аптечки, поняв, что все необходимые лекарства на всякий случай у нас есть.
Пока заливала третью партию оладий, услышала, как из комнаты вышел папа и тихо хохотнул. Обернулась и увидела нависающего над Рамилем папу, который надевал теплую клетчатую рубаху поверх домашней футболки.
– Ну, хорёк, – покачал папа головой и мимоходом накрыл ногу парня одеялом. – Спорим, что, если рядом с ним завести трактор, он даже не дернется.
– Пусть спит, – отвернулась я, всеми силами стараясь сохранять на лице маску безразличия.
– А кто это у нас тут такая довольная с утра? – пощекотал меня папа, попутно доставая себе кружку для кофе. – Растаяла?
– Ничего я не растаяла, – дернула плечами, безуспешно строя из себя железную леди. – Где ты его нашел?
– Где-где? – хохотнул папа. – Там же, где и ты его нашла в первый раз. Слушай, Гу́ся, может, он к этой луже специально приезжает? А мы его как дураки всё вытаскиваем и вытаскиваем.
– Пап! – укоризненно посмотрела на него и пригрозила деревянной лопаточкой.
– Шучу-шучу, – поднял он руки ладонями ко мне. – Буди его. Хочу послушать кучерявые оправдания.
– Вот сам и буди его, – деловито заявила я. – Это же твой друг. Ты его тогда пустил к нам ночевать, и вчера тоже. Так что…
– Их, кстати, было трое. Но я выбрал самого красивого. Нашенского, – хитро подмигнул мне папа.
– Трое? – непонимающе захлопала ресницами и глянула на спящего Рамиля. – Кто еще там был?
– Какой-то дурак в кепке и второй в очках темных ночью. Тоже дурак, короче… Я их выдернул из лужи, да на главную оттащил.
Стало понятно, о ком он.
– Они уехали?
– Конечно, Гу́ся. Я же сказал, что выбрал самого красивого. С цветами. Будить будешь?
– Не-а. Я же сказала, что это твой друг, вот ты его и буди. А я пойду капусту срежу, – сунула в руку папы деревянную лопаточку. – Заодно оладьи допечете. И Рамиль, похоже, простыл. Я приготовила лекарства, имбирь и лимон. Ты знаешь, что делать.
– А перцовка, сало, картошка? – возмущенно вскинул папа брови.
– Хм, – ухмыльнулась я и ехидно посмотрела на спящего парня. – А знаешь, пап. Делай с ним, что хочешь.
– Можно подумать, что я бы стал делать как-то иначе…
* * *
Уже около получаса я находилась в огороде, неторопливо срезая капусту и укладывая ее в ящики, которые папа затем занесет домой.
Взгляд мой то и дело падал на дом и тропинку к нему. Можно было бы разбудить Рамиля и выслушать, ради чего и для чего он приехал, но… Будет, наверное, максимально странно, разбудить его и сказать: «Говори говорю!». Пусть сам. Раз уж сам приехал, то и на то, чтобы сказать мне, для чего он приехал, тоже должен решиться сам.
– Кхм-кхм! – раздалось над головой, отчего я резко встала и повернулась к парню, с трудом сдерживая себя от того, чтобы не засмеяться. – Привет, – улыбнулся Рамиль виновато.
– Привет, – ответила я с легкой улыбкой.
Папа постарался на славу. Рамиль стоял передо мной в калошах, в растянутых на коленях папиных трениках и в его же старой мастерке, на кучерявой голове красный «петушок», а в руках та самая трехлитровая банка с букетом.
– Поговорим? – сложил Рамиль брови домиком.
– Ну, раз ты здесь, то, наверное, придется.
– А нож уберешь?
– Он мне не мешает, – покрутила я в руках острое лезвие.
– Ну, ладно! – решительно выдохнул Рамиль и весь как-то так подобрался, что даже я спину выпрямила. – В общем, я всё, – сказал он так строго и серьёзно, что даже я впечатлилась.
– Ну, пока тогда, раз ты всё, – хмыкнула я и поджала губы, чтобы замаскировать улыбку, увидев в глазах Рамиля растерянность.
– Я всё – в смысле, что со всеми всё. Нет ни бывших, ни будущих, ни настоящих. Есть только ты, Августина.
– Угу, – кивнула я плавно. – Надолго?
– Хотелось бы, чтобы навсегда, – чуть замешкался он под моим пристальным взглядом. Так и хотелось потрепать его по кудрявой челке, торчащей из-под «петушка». – А еще я отдал бате