— Посмотрим. Может, пообвыкнусь потом.
Только не пообвыкся он ни в этот день, ни на следующий. Каждый случайный вопрос его словно врасплох заставал.
Мы старались держать его поближе к себе и учились понимать заново, а он в это время заново учился понимать мир.
Потихоньку-полегоньку он начал привыкать и к своей здешней арфе. Он еще поругивал ее, но уже ласково. Он даже начал понемногу играть для нас, особенно если мы оба возились в доме, и тогда знакомые мелодии сменялись совсем странными. Казалось, сам он не знает, которые из них — здешние, а которые — из Волшебной Страны. Да ему-то ведь все одно — музыка.
И он ни разу не спросил про Элсбет, словно знал, что не готов объяснить ей все про разлуку, что сначала должен себя найти — да и вообще-то, как и большинство мужчин, когда им случается походя обидеть женщину, малость трусил.
* * *
Был пасмурный осенний день, когда Рифмач отправился побродить по холмам в одиночестве. Конечно, мы с ним выбирались наружу, да и Гэвину он много помогал с овцами, но я ужас как боялась отпускать его одного после того случая в Эйлдонских Холмах. Я даже незаметно обмотала кисточку рябины красной шерстью да сунула ему в карман. Это хорошее средство от фей.
Я считала нитки основы для большого полотна, когда послышался знакомый стук, и я поняла, что скучать не придется. Элсбет знала: мне надо стучать погромче.
Она принесла в подарок пару утиных яиц и прихватила вязанье, явно рассчитывая и на этот раз за работой просплетничать все утро.
— Ну вот, думала, помогу тебе, пока время есть, — говорит она, — но такие станины я никогда заправлять не умела. Вечно у меня нитки путаются, пока считаю.
— Ничего, — говорю, — мне не к спеху. Расскажи лучше, как ты.
Она уселась на лавку и с решительным видом достала вязанье.
— Спасибо, ужасно. Как всегда. Они еще не знают, что я ушла, а когда узнают, так такой вой поднимут, что мы и здесь услышим.
— Тебе, значит, надо поскорей возвращаться, — тихонько говорю я.
— Еще чего! Пусть полают, глядишь, разбойников распугают.
Я пыталась представить, какой она покажется Томасу, семь-то лет спустя. Девическая округлость лица исчезла; она превратилась в женщину, еще хорошенькую, но уже усталую, с обветренной кожей, выступающими скулами и узким, заострившимся подбородком. Руки вечно в трещинах, даже летом. Глаза до сих пор слишком быстрые, а губы уже вытянулись в упрямую ниточку. Копна рыжих волос потемнела, теперь она закручивала их в узел.
— Элсбет, — я наклонилась к ней и положила ладонь на ее тонкое запястье, останавливая мелькание спиц. — Почему бы тебе не вернуться к брату, там с тобой хоть считаться будут?
— Не хочу сидеть на шее у Яана и его выводка. Я ведь тебе еще тогда, четыре года назад, говорила, когда замуж пошла.
— Портишь себе кровь из-за собственной гордыни. Жизнью своей бросаешься…
— Да мне ее и бросить некуда, — спокойно так говорит она. — Мир — скучное место, а жизнь — сплошной тяжелый труд. Что же мне, по-твоему, за солдатами бегать?
Я так и села.
— Да, — говорю, — если уж ты себе в голову чего забрала, тебя никто не своротит.
— Мэг, милая! — улыбается она, только улыбка у нее сухая, холодная. Лучше расскажи мне, как Гэвин, или расскажи сказку, ну хоть что-нибудь расскажи.
— Ага, что хочешь болтай, только советов не давай. Ладно уж. Слушай, мы тут надумали Томову арфу продавать.
Она вздрогнула.
— Нет. Не сделаете вы этого.
— Почему? — В меня словно бес вселился. — Его уж семь лет как нет. Умер, поди, а если жив, так не вернется.
— А ну как вернется все-таки? Арфа же ему понадобится, наверняка понадобится.
— Если он зачем и вернется, так — не за арфой.
— Но она же не ваша, как вы можете ее продавать?
— Ну а чья тогда? — вздохнула я. — По-моему, пусть уж лучше на ней играют. Чего она торчит тут попусту, а ведь когда-то она скрасила столько холодных ночей…
Мне показалось, Элсбет в обморок грохнется. Я видела, как оживает в ней память об этих ночах, поднимается и гаснет, точно костер, в котором слишком много дров.
— Наверное, вы правы, — говорит она и смотрит на свои загубленные работой руки.
— Я сон видела, ночей пять назад. Снилось мне, как он с холмов спустился и пришел к вам, одет весь в зеленое, а при нем — ни арфы, ни других вещей. Я его со спины видела, но это точно он.
Дверь внезапно распахнулась, в комнату ворвался холодный ветер. Мы обе вздрогнули. Могу поклясться, я. не забыла ее запереть, когда Элсбет вошла.
— Мэг! — донесся снаружи голос. — Погляди, что я нашел!
И Томас протискивается в дверь, держа на вытянутых руках Птичье гнездо, а в нем — два голубых яйца, странное дело по осени.
Он осторожно положил гнездо и тут увидел Элсбет. Она вцепилась в вязанье и сидит, не шелохнется. Потом говорит:
— Так ты вернулся.
— Да.
— А мне никто не сказал.
На меня не смотрит, словно меня и нет в комнате, словно весь мир существует только потому, что они в нем живут и смотрят друг на друга, совсем как той ночью, семь лет назад.
— Никто и не знал. Я недавно тут.
— Ты… надолго?
— Не знаю пока.
— Вид у тебя хоть куда, — говорит она, — тебе скитания явно на пользу.
Он тепло улыбнулся,
— Если бы ты знала, как далеко…
— И знать не хочу.
— Элсбет, — говорит он ей, — я должен тебе кое-что сказать.
Она ждет, и я тоже.
— Ты была права. — Он усмехнулся смущенно. — Чудеса есть. Я не очень-то верил, а ты точно знала. Там, в Эльфийской Стране, есть колодец, старый родник посреди зеленого леса. Рядом с этим колодцем стоит чаша. Ни одной птицы не слышно в этом лесу, только…
— Прекрати, — сказала она, не поворачивая головы. — Хватит с меня твоего стихоплетства.
— Хорошо, — покорно сказал он, — в другой раз. Но я столько должен рассказать тебе…
— Ас чего ты взял, — говорит она и принимается за вязанье, — что я хочу тебя слушать? Я замужняя женщина, Томас, у меня теперь нет времени для всякой чепухи.
Он быстро взглянул на нее и побледнел, как смерть. Неспособный кривить душой, он словно забыл, что остальные к этому еще не готовы.
— Когда? Зачем?
— Давным-давно. Женщине положено выходить замуж, Томас. Я нравилась Джеку, а его сиротам нужен был уход.
— Понимаю, — пробормотал он, хотя ничего не понял. Чувства, должно быть, подсказывали ему, что дело нечисто, но он утратил способность оценивать слова и поступки. — Только все равно позволь рассказать тебе, где я провел эти семь лет; это мой долг перед тобой, если хочешь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});