Есенин оправдывался не зря — можно не сомневаться, что речь шла об очередном увлечении Есенина — батумской девушке, которую он прозвал «мисс Ол». Лев Повицкий писал о ней, что ей было 18 лет и внешностью она напоминала гимназистку старых времен. Она была девушкой начитанной, любила литературу, следовательно, к Есенину относилась восторженно.
«Вскоре, — писал Повицкий, — они стали интимными друзьями и Есенин заговорил о женитьбе».
Девушка очень хотела стать женой Есенина, но Повицкий узнал от местных жителей, что «мисс Ол» и ее родственники «замешаны в контрабандной торговле с Турцией, а возможно, и в делах похуже». Повицкий незамедлил предостеречь Есенина, и тот, не раздумывая, порвал с ней окончательно.
Есенин вспомнил о «мисс Ол» в письме Вержбицкому из Батума от 26 января 1925 года:
«Завел новый роман, — писал он, — а женщину с кошкой не вижу второй месяц. Послал ее к черту. Да и вообще с женитьбой я просто дурака валял. Я в эти оглобли не коренник. Лучше так, сбоку, пристяжным. И простору больше, и хомут не трет, и кнут реже достает».
Быть может, дело было не в том, что сообщил ему Повицкий, а разрыву с «мисс Ол» прежде всего способствовало то, что в середине декабря Есенин познакомился с батумской школьной учительницей армянкой Шаганэ Нерсесовной Тальян. О характере их отношений ничего доподлинно не известно, но уже дня через два после их знакомства Есенин написал стихотворение «Шаганэ ты моя, Шаганэ» — честь, которой удостаивались весьма немногие женщины.
Стихотворение это заслуживает того, чтобы процитировать его полностью:
Шаганэ ты моя, Шаганэ!Потому, что я с севера, что ли,Я готов рассказать тебе поле,Про волнистую рожь при луне.Шаганэ ты моя, Шаганэ.
Потому что я с севера, что ли,Что луна там огромней в сто раз,Как бы ни был красив Шираз,Он не лучше рязанских раздолий.Потому, что я с севера, что ли.
Я готов рассказать тебе поле,Эти волосы взял я у ржи,Если хочешь, на палец вяжи —Я нисколько не чувствую боли.Я готов рассказать тебе поле.
Про волнистую рожь при лунеПо кудрям ты моим догадайся.Дорогая, шути, улыбайся,Не буди только память во мнеПро волнистую рожь при луне.
Шаганэ, ты моя Шаганэ!Там, на севере, девушка тоже,На тебя она страшно похожа,Может, думает обо мне…Шаганэ ты, моя Шаганэ.
Есенин вспоминал Шаганэ и в других стихотворениях, вошедших в цикл «Персидские мотивы». Ее имя фигурирует в стихотворении «Ты сказала, что Саади целовал лишь только в грудь…»:
Я б порезал розы эти,Ведь одна отрада мне —Чтобы не было на светеЛучше милой Шаганэ.
Конечно, ей же, Шаганэ Тальян, посвящено и знаменитое стихотворение:
Никогда я не был на Босфоре,Ты меня не спрашивай о нем.Я в твоих глазах увидел море,Полыхающее голубым огнем.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я сюда приехал не от скуки —Ты меня, незримая, звала.И меня твои лебяжьи рукиОбвивали, словно два крыла.
Я давно ищу в судьбе покоя,И хоть прошлой жизни не кляну,Расскажи мне что-нибудь такоеПро твою веселую страну.
Заглуши в душе тоску тальянки,Напои дыханьем свежих чар,Чтобы я о дальней северянкеНе вздыхал, не думал, не скучал.
И в стихотворении «В Хороссане есть такие двери…» Есенин снова обращается к Шаганэ, называя ее именем Шага:
Ни к чему в любви моей отвага.И зачем? Кому мне песни петь?Если стала неревнивой Шага,Коль дверей не смог я отпереть,Ни к чему в любви моей отвага.
Потом ее имя появляется в «Голубой родине Фирдуси…» и, наконец, в одном из стихотворений, завершающих цикл «Персидские мотивы», Есенин в последний раз упоминает Шаганэ:
…Я не знаю, как мне жизнь прожить:Догореть ли в ласках милой ШагиИль под старость трепетно тужитьО прошедшей песенной отваге?
Можно смело утверждать, что мало кто из женщин Есенина оставил в его поэзии такой заметный след, как эта никому не известная бакинская учительница Шаганэ Тальян. Увы, большего мы о ней не знаем.
Во второй половине февраля 1925 года Есенин вернулся в Тифлис, пообщался со своими грузинскими друзьями-поэтами. Потом заехал в Баку, откуда послал Гале Бениславской телеграмму:
«Выходите в воскресенье встречать несите шубу и денег. Сергей»
1 марта Есенин был уже в Москве.
Глава XIV
ГАЛЯ БЕНИСЛАВСКАЯ
Для Гали Бениславской ее звездный час пробил, когда Есенин порвал с Айседорой Дункан и ушел из особняка на Пречистенке.
Разрыв оказался делом не простым, а весьма сложным и затяжным. В драматическом финале, в которым завершилась их связь, переплелись элементы подлинной трагедии и фарса.
Анатолий Мариенгоф в «Романе без вранья» не без иронии изобразил довольно характерную жанровую сценку.
Есенин в первые дни после возвращения из-за границы сплошь и рядом прибегал в Богословский переулок с маленьким сверточком в руках.
— Окончательно! — выпаливал он. — Так ей и сказал: Изадора, адью.
В сверточке Есенин приносил свое имущество: две-три рубашки, пару кальсон, носки.
Мариенгоф и Никритина улыбались.
Есенин выглядел решительным и твердым, разговаривал железным голосом.
Однако часа через два после прихода Сергея с Пречистенки прибывал швейцар с письмом. Есенин писал лаконичный и непреклонный ответ. Еще через час в Богословском переулке появлялся секретарь Дункан Илья Ильич Шнейдер. А к вечеру приезжала и сама Дункан.
У нее, как вспоминал Мариенгоф, были по-детски припухшие губки и на голубых фаянсовых блюдечках глаз сверкали соленые капельки слез.
Она опускалась на пол около стула, на котором сидел Есенин, обнимала его ногу и, рассыпав по его коленям красную медь своих волос, взывала:
— Ангел!
Есенин грубо отталкивал ее ботинком.
— Пошла ты к…— и хлестал отборной бранью.
Тогда она улыбалась еще нежнее и еще нежнее произносила:
— Сергей Александрович, «лублю» тебя.
Кончалось все одним и тем же — собирался сверточек с движимым имуществом Есенина.
Настал день, когда этот больной и мучительный нарыв лопнул — Есенин окончательно ушел от Дункан. Мариенгофу он объявил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});