Читать интересную книгу Гнездо орла - Елена Съянова

…Сегодня вечером у фюрера собрались счастливые семейные пары: Гессы, Геринги, Геббельсы, Шпееры, Тодты, Риббентропы, Дитрихи, Шмееры (Рудольф недавно женился), Розенберги… И Лей с Ингой. Ради нее все эти перемены и затевались.

Насколько всерьез Гитлер увлекся юной фрау Лей, судить было трудно: он был чересчур занят в эту великую («величайшую») весну. Но при всех перегрузках и круглосуточном напряжении нервов он умудрялся по нескольку раз в неделю видеть Ингу. В свете уже шутили, что Лей, наставивший рога целому стаду мужей, теперь сам оказался с «маленькими гипотетическими рожками».

Чуткая Инга постоянно ощущала себя на поле какой-то игры, в которой она сама почти ничего не значила. Гитлер оказался единственным, в ком она видела неподдельный мужской интерес, живые к себе чувства. Остальные ее разве что немного жалели.

Роберт же оставался по-прежнему равнодушен.

«Мне нужна жена. Хотите стать ею?» — спросил он ее еще в лейпцигской клинике, когда она, собравшись с духом, записала свое имя на листе посетителей, и ее неожиданно пригласили. Он произнес это так, точно просил о какой-то мелочи, вроде: «Мне нужна шляпа, не могли бы вы пойти и купить?»

Конечно, она еще надеялась. С жадностью ловила каждый его взгляд, проводила сутки в нервном ожидании, в сладком трепете первой любви… Иногда, уже под утро, он лениво давал ей то, чего она ждала неделями. Зато едва ли не через день заезжал за ней вечером и, велев одеться, вез к Гитлеру. При этом ворчал и ругался, что должен таскаться с ней на какие-то «ничегонеделанья» в то время, как дела его скоро совсем задушат.

Сегодня он был как-то особенно раздражен. По обрывкам доносившихся телефонных разговоров Инга догадалась, что у него неприятности на заводах, и впервые робко спросила, отчего он сердится.

— Я же не могу им прямо сказать, в каком болоте всеобщей некомпетентности мы сидим! — возбужденно заговорил Лей. — От нашего «партийного духа» все профессионалы передохли, как мухи, или разлетелись! Я сегодня после посольства заехал на одно предприятие и, знаешь, меня на трибуне все время не оставляла смешная мысль, что, будь теперь осень, кто-нибудь непременно запустил бы в меня гнилым помидором.

Инга не нашла что ответить. Но эти несколько фраз — первое его переживание, которым он с нею поделился, — так ее взволновали, что она постоянно о них думала.

Фразу Роберта она, слово в слово, повторила Гитлеру, когда этим вечером он спросил ее, «какие мысли держат сегодня в плену ее прелестную головку?». В ответ фюрер лишь понимающе кивнул и согласился, что «Роберту трудно». Девочке он, конечно, и виду не показал, насколько эти опасения Лея были и его собственными.

В эту «величайшую весну» 1939 года Адольф панически боялся двух вещей: хотя бы временного союза Запада с Россией и активного протеста махины ГТФ — этого монстра, которого с 33-го года ублажают и откармливают, как… каплуна.

— Подержите их еще немного, Роберт, еще немного, — прямо сказал он сегодня Лею. — Повысьте зарплату, хотя бы символически, проведите какие-нибудь общегерманские «иды»… Привлекайте кого угодно, моим именем. Средства… Средства возьмите из моего «фонда». Одним словом, я понимаю, что ставлю перед вами почти невыполнимую задачу. Но у нас все задачи такие. Пока мы не доберемся до кавказской нефти и украинского хлеба, мне вас по-настоящему поддержать нечем.

«Спасибо, мой фюрер, а то я сам не знал!» — про себя огрызнулся Лей.

— Вместо «мартовских ид» я, пожалуй, начну общегерманскую кампанию по борьбе с пьянством, — сказал он вслух. — Во-первых, резерв экономии семейного бюджета, во-вторых, женщины обрадуются.

— Я всегда говорил, что вы умница!!! — Гитлер хлопнул себя по колену.

Оба мрачно поглядели друг другу в глаза. И захохотали.

31 марта Чемберлен в Палате общин британского парламента сказал:

«…B случае любой акции, которая будет явно угрожать независимости Польши и которой польское правительство сочтет необходимым оказать сопротивление своими национальными вооруженными силами, правительство Его Величества считает себя обязанным немедленно оказать польскому правительству всю поддержку, которая в его силах. Оно дало польскому правительству заверение в этом».

«Слава богу», — вздохнул доверчивый рядовой гражданин Европы.

Гитлер же отреагировал в характерной для него теперь самоуверенно-агрессивной манере: «В отношении Польши мы пойдем пока „чехословацким“ путем, и сэру Невиллу мы предоставим еще месяцев пять-шесть для болтовни».

«Чертов день рождения мне все планы сбивает», — досадовал он Гессу.

Гитлер готовил большую речь в рейхстаге с «программным» обвинением Польши и ответом Рузвельту, послание от которого пришло к нему 14 апреля.

Президент США прислал длинный список из 30 стран, на которые Германия должна не нападать в ближайшие 10 или 25 лет, и тогда все будет прекрасно, и Америка в качестве «доброго посредника» всех в Европе помирит и все уладит.

Накануне, тринадцатого, были получены тексты деклараций: Англии — о предоставлении гарантий Греции и Румынии; и Франции — о гарантиях Греции, Румынии и Польше.

Гитлер и Гесс эти послания читали вдвоем, и оба смеялись. Четырнадцатого Гитлер тоже смеялся, а Гесс вдруг рассвирепел. Да так, что даже прикрикнул на Адольфа:

— Что здесь забавного? Что этот колонизатор снисходительно усмехается из-за океана?! Опять желает немцев, как краснокожих, в резервацию загнать! Европа в гигиенических целях вымела из себя мусор за океан, и эта «соединенная помойка» опять указывает нам, великой нации?! Версаль вспомнил господин «добрый посредник»?

— Руди, Руди, постой! Напиши! Напиши мне речь! — живо отреагировал Гитлер. — И ты прав. Смеяться в самом деле нечему. Не сердись!

Гесс прошелся по кабинету и сел в кресло напротив. Оба приняли одинаковые позы: нагнувшись, уперлись локтями в колени так, что их головы почти соприкасались.

— Я напишу. Как решено — о денонсировании польско-германского договора, о возврате Данцига, но это уже пройденный этап. Не пора ли пропихнуть Риббентропа в Москву? Не опередили бы нас, — тихо произнес Рудольф.

На лице Гитлера появилось выражение зубной боли.

— Сталин так же боится войны на два фронта, как и мы, — продолжал Гесс. — Начнем с торгового договора.

— Хорошо, с торгового… После Риббентропа пропихнем, как ты выразился, — еще сильнее сморщился Гитлер. — А потом… ты предложишь мне поцеловаться со Сталиным?

На этот раз улыбнулся Гесс, а Гитлер разозлился:

— Руди, я тебя предупреждаю! Ради дела я готов прикинуться куском дерьма и плавать под английским флагом! Но в Москву, в крайнем случае, поедешь ты!

— Надеюсь, до этого не дойдет, — спокойно, уже по-деловому, ответил Рудольф. — Но в тексте твоей речи я демонстративно ни разу, не обругаю Советы. С этого начнем. Кстати, в Москву мог бы съездить наш «трудовой вождь», — добавил он. — В крайнем-то случае.

В тот же вечер, четырнадцатого, Гесс навестил Лея в его новом доме на Кроненштрассе, неподалеку от Министерства авиации и личного Кабинета фюрера.

Местоположение было ужасно; сам особняк отлично подходил для пышных приемов и обедов, но жить в нем было неудобно. Прежние свои резиденции, еще сохранявшие запах духов Маргариты в их спальне и рисунки детей в его кабинете, Роберт запер и жил теперь в служебных квартирах или, как здесь, в Берлине, — в большом помпезном особняке, в самой атмосфере которого, казалось, чувствовался смертный приговор.

Сегодня тут было особенно мрачно. Обычно, получив большой конверт из Нью-Йорка или Сан-Франциско с рисунками детей и запиской Греты, Роберт несколько дней ходил точно пьяный от радости. В такие дни он становился похож на себя прежнего, и все вокруг него кипело. Но сегодня… Распечатав конверт и прочитав письмо, он так и остался сидеть с этим листком в руке — неподвижный, с застывшим взглядом. Потом с трудом произнес одну фразу ожидавшему его секретарю о том, что никуда не поедет, ушел в спальню, лег там ничком и до сих пор не поднимался.

Рудольф узнал обо всем от Инги, которая не смела не только ни о чем спросить, но даже зайти к Роберту. Гесс прошел к нему сам. Лей спал. Около него на постели лежали четыре листа с рисунками Генриха и Анны и наполовину вложенное в конверт письмо. Почерк был не Маргариты. Встревоженный Рудольф взял было письмо, но положил обратно и потрогал Роберта за плечо. Тот медленно повернулся на спину. «Можно мне прочесть?» — спросил Рудольф. Лей кивнул.

«Я понимаю, что причиняю тебе этой просьбой лишнюю боль, а это именно то, чего так боится Маргарита. Она тебя любит до безумия. В прямом смысле, Роберт. Я боюсь за нее. Каждый раз, как она тебе пишет или читает письмо от тебя, с ней начинает твориться что-то, что всех путает. Она словно уходит к тебе и вызвать ее обратно не всегда могут даже дети. Она и их пугает. А Генриху этого нельзя. Его нервное заболевание сразу дает о себе знать. В последний раз мы нашли Грету сидящей на набережной. Дул сильный ветер, она улыбалась… Позже она успокаивается и становится прежней Гретой, но только — до следующего письма. Я заметила: чем дольше этот перерыв между письмами, тем живее, естественнее и теплее ее поведение, тем радостнее с ней детям. Таков мой опыт. Я это видела уже несколько раз. И я должна была тебе об этом рассказать. Рисунки детей я послала тебе сама, без ведома Греты. Она сейчас спокойна, много пишет статей, переводит, увлечена. Я могла бы иногда писать тебе о детях, о Грете. Конечно, ты все, как всегда, решишь сам. Но разве… ты уже не решил?! За себя и за нее. Прости.