Читать интересную книгу Плещут холодные волны - Василь Кучер

— До ста лет, наверное, не доживу, а до победы хотелось бы. Люди хотят мира. Великий голод на него везде... На мир... И мы должны завоевать его людям...

Потом прочитал телеграмму из родного дома и просиял, вспыхнул, как ребенок. А тут делегация трудящихся Севастополя стучит в дверь. Приветствуют полковника, поздравляют. Стоит Горпищенко, растерявшись от неожиданности, слушает. Тогда вышла вперед Ольга Горностай и подала полковнику эту красивую куклу, подарок от севастопольских ребят за те незабываемые елки. Этот подарок был самым дорогим для него. Он повсюду возил его с собой, не раз показывал ближайшим друзьям... В этой кукле словно таился желанный мир, за который так упорно сражались все они вот уже третий год, мир, которого ждали города и села, дети и матери, отцы и сыновья.

— Ну, дочка, держись, — сказал полковник, подбросив куклу под самый потолок. — Скоро я верну тебя севастопольским детям. Уж больше не упадут на их головы бомбы. О, не упадут... Спрячь-ка, Мишко, ее поглубже.

Мишко уложил куклу на самое дно железного сейфа, и они снова склонились над картой.

Но на рассвете немцы ударили танковым клином в самое сердце дивизии, чтоб разрубить ее на две части и этим остановить решительное наступление советских войск. Полковник рванулся в самое пекло боя. Вперед! Только вперед! Земля застонала от железа и огня, и серое небо померкло в черном дыму.

Полковник Горпищенко в последний раз взмахнул рукой и упал посреди поля. Больше он не поднялся, огромный и сильный, подкошенный осколком снаряда. Мишко Бойчак склонился над ним, почувствовал, как остывают руки полковника, и в отчаянии закричал:

— Убит полковник! Полковник!..

Полки рванулись друг другу навстречу, и гитлеровцам в прорыве пришел конец. Они даже не успели выскочить из своих танков, так и сгорели в них. Над полем расстилался рыжий едкий дым и всходило умытое росой солнце, пробивая холодный утренний туман.

Но ни ясное солнце, ни победа, только что добытая над врагом, ни врачи уже не могли вернуть полковнику жизнь. Он лежал безмолвный и холодный, крепко стиснув в кулаки большие жилистые руки, черные от пороха и теплой маслянистой земли.

Крайнюк тихо застонал, почувствовав, как снова заболело сердце, а в голове поплыл мутный звон. Высокая температура держалась до сих пор, а это письмо Бойчака, в котором подробно сообщалось о смерти полковника, подлило масла в огонь. Петро Степанович сомкнул веки, с трудом повернулся на бок, лицом к стене, отчетливо представляя картину трудного боя под Мелитополем. Он был там несколько раз перед войной и хорошо помнил ровное поле, а на нем без конца и края сады. В то время там как раз цвели абрикосы и черешни. Почему же Бойчак ничего не написал об этом? Цветут ли там сады? А какое это теперь имеет значение, когда полковник убит? К чему теперь черешни и абрикосы? Да они, наверное, и отцвели давно, пока шло письмо; а Мелитопольская дивизия с новым командиром вышла к Перекопу, соединилась в Крыму возле Карасубазара с войсками Приморской армии, которая наступала с Керченского полуострова.

Карасубазар. Высокие тополя на горе, где стоял когда-то ханский дворец. Чистая горная река в долине. И сады везде, сады и виноградники. Горькая и многострадальная земля, напоенная слезами и кровью. В седую старину там был невольничий базар, на котором турки и татары продавали украинских пленниц. Крайнюк хорошо знал и эти места, он исходил и изъездил их перед войной, когда писал исторический роман про запорожцев... Что там теперь творится? А что?! Наши танки гремят в степи, пехота решительно штурмует, высокие синие горы, в небе господствуют наши самолеты. Не то что было в сорок первом и сорок втором годах, когда мы держали оборону Севастополя. Бойчак в своем письме намекает, что Мелитопольская дивизия уже взяла Симферополь и Бахчисарай, вышла на высокую гору, с которой виден прямой путь на Севастополь. Только за горой этой выросла глубокая могила. Глубокая и высокая...

В комнате тихо и глухо. За окном слышится говор города, светит и уже припекает солнце. Наталка пошла на рынок за картофелем, дочери играют, играют тихо, осторожно, чтобы не потревожить отца. Так приказала мама. Да и сами уж не маленькие, понимают.

— Доченька! — зовет Крайнюк.

Они обе выросли на пороге, радостно улыбаются.

— Что тебе, папа?

— Дайте мне карандаш и бумагу, — просит Крайнюк.

— Ой, не мо-на! — замахала ручонками Маринка.

Она так и сказала «не мона» вместо «можно», как говорили в его селе, как их научила баба Оляна. И ему от этого слова стало приятнее, спокойнее на сердце.

— Мама все запрятала — и бумагу, и карандаши, — сказала Татьянка. — Тебе ведь, папа, нельзя... Врач не разрешил...

— Да мне маленький кусочек из твоей тетрадки, Маринка, в клеточку, — просит Крайнюк. — Я вам кроссворд составлю... Ладно, доченька?

— Ладно, — радуется Маринка.

А младшая уже и бумагу подает, и карандаш несет.

— Только маме не говори, папулька. Не скажешь?

— Не скажу. Не бойтесь, — улыбается Крайнюк и, подложив книгу, начинает что-то писать. Эта запись и вправду напоминает кроссворд. «Мелитополь. Черешни. Вишня цветет. Абрикосы. Кукла. Полковник. Бельбек. Карасубазар. Адъютант».

Дочери тихо выходят в соседнюю комнату, прикрыв за собой дверь, и о чем-то там горячо шепчутся, но Крайнюк не может разобрать слов. А потом Маринка начинает петь тихонечко, тоненьким голоском. Много песен она узнала в селе во время оккупации, да все печальные, тяжелые, в которых люди ждали и звали свою судьбу...

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Бойчак писал правду. Мелитопольская дивизия взяла штурмом эту крутую гору, по склонам которой проходила железная дорога на Севастополь, но и сама изошла кровью, насыпав у подножия высокую братскую могилу. В ней спали вечным сном тульские оружейники и уральские сталевары, мелитопольские садоводы и баштанники, донецкие шахтеры и грузинские виноградари. Внезапная и геройская смерть полковника Горпищенко, которого солдаты и матросы любили за доброе сердце и отчаянный нрав, сделала их еще более свирепыми в штыковых атаках. И когда дивизия подошла к этой горе, за которой лежал родной Севастополь, остановить ее уже никто не мог. Справа на горе высился белый камень, где когда-то погибли пять моряков во главе с политруком Фильченковым, остановившие вражеские танки. Немцы испугались тогда страшной, нечеловеческой отваги и больше не пошли по этой дороге. Теперь белый камень лежал у мелитопольцев за спиной. Они залегли на последней перед морем возвышенности, что притаилась сотнями неожиданностей в густых кустах дубняка.

На море угасал горячий день, в горах повеяло прохладой.

Новый командир дивизии склонился над картой, сморщив лоб. Он не мог больше рисковать. Резервы еще не подошли, что творится там, у немцев, по ту сторону горы, он точно не знал. На его карте были обозначены огневые точки противника, линия обороны, стократ укрепленная и усиленная дзотами и дотами. Немцы за два года сделали ее почти неприступной, опоясав бетоном, сталью, железом. Это все было ясно. Но что происходит там, за линией обороны, на близких подступах к Севастополю и в самом городе? Какие там у фашистов резервы и куда они нацелены? Где их ахиллесова пята, в которую можно ударить острием матросского ножа? Этого командир не знал, и даже разведотдел не мог ему ничем помочь.

— «Чайка» прекратила свои радиопередачи из Севастополя, — доложил начальник разведотдела. — Неожиданно. Даже не сказала, что переходит на прием.

— Нужен хороший, бывалый и стреляный разведчик, — вдруг сказал комдив.

— Навряд ли найду такого, — развел руками начальник разведки. — Трое погибли под Симферополем. Двое под Бахчисараем, а четверо — на этой горе...

— Замолчите, майор! — побледнел комдив и грохнул кулаком о стол.

— Слушаю, — проговорил майор и опустил голову.

— Мне нужен «язык». Немедленно. Слышите? — тоном приказа произнес комдив. — Иначе мы слепы как котята. Я не могу бросать остатки дивизии вслепую, в пропасть, не зная, что там меня ждет, в этих кустах... Ясно?

— Ясно, — повторил тихо майор.

— Так кто же пойдет за «языком»? — тоном, не терпящим возражений, спросил комдив.

Михаило Бойчак — офицер связи при штабе дивизии — зашевелился в углу возле телефона, встал по стойке «смирно».

— Разрешите мне пойти, товарищ комдив? — сказал он.

— Вам? — удивился комдив. — А вы кто такой, чем отличились в разведках?

— Я ничем особенным не отличился, но не раз бывал во вражеском тылу с разведчиками полковника Горпищенко, еще во время обороны. Да под Новороссийском и под Ростовом чуть не каждый день ходил с разведчиками в тыл. Орден за это получил... Я тут все стежки знаю, товарищ комдив...

Выпалил единым духом, словно боялся, что комдив оборвет его на полуслове и вышлет из блиндажа прогуляться. А сам думал: «Что сказал полковник Горпищенко перед смертью? «Люди хотят мира. Великий голод на него везде, на мир... И мы должны его завоевать для людей, этот желанный мир...» Вот что он сказал. И его куклу надо возвратить ребятишкам... Что же тут долго раздумывать, адъютант Бойчак? Надо действовать. Нечего травить якорь...»