Читать интересную книгу Больно не будет - Анатолий Афанасьев

— Что, ребятки, проголодались? А я блины затеяла. Еще чуточку потерпите. Содовые блины, вкуснотища!

Вот еще одна загадка для Башлыкова. Шурочка Зенькова, красавица писаная, гордячка непомерная, а во что превратилась? В каком качестве она здесь пребывает? В качестве любовницы и домработницы? И ее это устраивает. Но у нее же муж и ребенок. Что за карусель такая? Кирьян еще вчера по телефону условился с ней о встрече, и они около часа бродили по улице. Башлыков рассчитывал, что она прояснит ситуацию и они договорятся, какие меры следует принять, чтобы Новохатов не натворил непоправимых бед. Но разговор получился несообразный. Стоило ему завести речь о Грише, как она замыкалась в себе и начинала отвечать междометиями. Зато оживленно расспрашивала Кирьяна о его собственных делах, наговорила кучу комплиментов, сказала, что все однокурсники им гордятся и как-то уж совсем некстати сравнила его с лучом света в темном царстве. Он не понял, что именно она имела в виду. Какой луч и какое царство. Он спросил, знает ли она, по крайней мере, что Новохатов взял расчет в институте. Она легкомысленно махнула рукой: «Не знаю. Да какое это имеет значение!» Башлыков, потеряв терпение, повел было речь о ней самой, коснулся осторожно ее нынешнего, не очень-то, кажется, завидного положения, но тут она сразу вскинулась, напряглась, заунывно пропела: «А уж это, Кирюша, вовсе не твоего ума дело!» — и такие он услышал в ее голосе раскаленно-предостерегающие нотки, что у него пропала всякая охота продолжать беседу.

Он постепенно разъярялся. «Может быть, я чего-то не понимаю, — думал он. — Может, что-то мне не дано понять. Но я и не желаю это понимать. Безнравственный поступок всегда остается безнравственным, при каких бы обстоятельствах он ни совершался. И когда человек опускается, то его падение можно объяснить, но оправдать нельзя. Все это признаки слабости, которую многие пытаются как раз оправдать разными, не зависящими вроде от них причинами — разочарованием, горем и так далее. Чушь это все. Хорошая мина при плохой игре. Но вот Новохатов, кажется, и оправдать себя не стремится. Скорее всего, он не понимает, что с ним происходит, в какую трясину его затягивает. Не понимает? Но как же так? Он ведь неглупый человек, не глупее меня... Истинные возможности ума познаются, наверное, лучше всего вот в таких экстремальных состояниях. А ты, а ты? Что было бы с тобой, если бы твоя жена ушла? — Задав себе этот нереальный вопрос и помедлив, Башлыков четко на него ответил: — Ничего бы со мной не было. Страдал бы, конечно, наверное, тяжко страдал, но жизненной своей цели я бы не изменил. О нет! Я бы не совершил в угоду примитивной биологии это худшее из предательств».

— Ладно, — сказал Башлыков добродушно, заметив, что они уже несколько минут молчат и Новохатов читает газету. — Мое предложение остается в силе, но немедленного ответа я не требую... Пожалуйста, Гриша, по-дружески, без обид, чем ты сейчас занимаешься? Куда думаешь идти работать?

Новохатов готовно отложил газету.

— Да вот устроился было грузчиком в мебельный магазин, — задушевно объяснил он. — Но, кажется, у меня нет к этому призвания. Сегодня определился в подручные к инженеру-надомнику. Интересный мужик, скажу тебе!

— И что вы делаете?

— У меня пока задание несложное. Клею портреты популярных актеров. Ну и котята тоже. Эффектно получается. Виктор говорит, эти вещи пользуются большим спросом.

— Ты издеваешься надо мной?

— В каком смысле?

Улыбка Новохатова была чиста и невинна, и Кирьян внезапно ощутил в себе паскудный страшок. Ему стало страшно оттого, что Новохатов был трезв и говорил серьезно, даже с каким-то тупым глубокомыслием. Башлыков некстати вспомнил кинокадры хроники времен войны, где показывали узников концлагерей, над которыми производили чудовищные опыты, делали им инъекции какой-то наркотической вакцины. Люди на экране, получившие дозу лекарства, сосредоточенно и угрюмо, но явно не утомляясь, выполняли однообразные движения — косили траву, бесконечно долго дрыгали ногами, жевали деревяшки. Выражение лиц у них было такое же, как сейчас у Новохатова. Башлыков хотел слово молвить, да язык не повиновался.

— Что с тобой? — заботливо спросил Новохатов. — Ты чего-то бледный. Пойдем пожрем — наверно, готово!

— Ага, — сказал Башлыков. — Чайку бы сейчас горяченького.

Попили чайку и поели Шуриных вкусных блинцов. Башлыков решил, что, видимо, сильно переутомился за последние дни, раз начала ему мерещиться всякая чертовщина. Неутомимый в достижении цели, он вернулся к прежней теме, обратился к Шурочке:

— Ты представляешь, Шурочка, наш-то герой чему себя посвятил. Портретики делает для рыночной продажи. Я правильно понял?

— Правильно! — гордо сказал Новохатов, густо намазывая блин сметаной и вареньем.

— Портретики? Чьи? — заинтересовалась Шурочка.

— Разных кинозвезд. Я тебе завтра принесу показать. Шикарная штука. Там еще есть такие котята забавные и малыш на горшке. Обхохочешься!

— Что-то здесь происходит ирреальное, — сказал Башлыков. — Мистика какая-то. Я, пожалуй, ребята, поеду домой.

— А то посиди еще, — предложил Новохатов. — По телику сейчас будет Клуб кинопутешествий. Да, кстати, о диссертациях. Ты ведь, наверное, скоро докторскую начнешь стряпать. На какую тему, если не секрет?

Башлыков затравленно оглядывался. Шурочка улыбалась ему безмятежно, глаза Новохатова ничего не выражали. Уютная кухонька наполнена сытным ароматом блинов и варенья. Мирно посапывал чайник на плите. Башлыков чувствовал, как его сознание в самом деле сминают и давят некие потусторонние силы, которым трудно сопротивляться. Не доев и не допив, он ринулся в прихожую. Лилейная пара его провожала. Новохатов норовил подать ему пальто.

— Ты заходи, Кирьян, почаще. Я хочу специально для твоих малюток один портретик сделать. По блату.

Башлыков вымахнул из квартиры, как из ледяной полыньи.

...Новохатов и Шурочка лежали рядом на огромной царской постели, утомленные, расслабленные. Ночь заглядывала в комнату сквозь прорехи в шторах сиреневым голубым мерцанием.

— Кирьян по-своему прав, — сказал Новохатов глухим в ночи голосом. — Что-то с нами происходит. С Кирой, со мной. Да и с тобой тоже.

— Тебе со мной плохо?

— Не знаю, чего ты ждешь от меня, но это все равно. Я ничего тебе не смогу дать. Беги отсюда, милая, пока не поздно. Беги не оглядываясь.

Шурочка перевалилась на бок и попыталась во тьме поймать взгляд Новохатова.

— Я разве о чем-нибудь тебя просила?

— На что-то же ты надеешься.

— Хорошо, раз ты сам заговорил об этом. Я люблю тебя, родной мой мальчик! Мне безразлично, за кого ты меня принимаешь — за похотливую самку, за шлюху. Сейчас ты болен и унижен, поэтому мне безразлично. Я тебя любила, наверное, еще в институте, но слишком поздно это поняла. Может, если бы я поняла это раньше, у нас все сложилось бы по-другому.

— Вряд ли, — отозвался Новохатов.

— Подожди, родной, дай мне договорить. Я кто такая? Я балованная генеральская дочка, единственный ребенок в семье. Бог наделил меня смазливой мордашкой и цепким умишком, ты ведь не будешь возражать? В юности и позже я придавала слишком большое значение и тому и другому. Я считала себя необыкновенным созданием, и в этом убеждении меня все поддерживали — родители, поклонники, подруги. Все, все. Я тепличный цветок, увы! Горя не знала, беды не знала, в том понимании, в котором об этом принято думать и говорить. Некоторые люди словно родятся для несчастья, а другие, наоборот, чтобы быть счастливыми. Вот я родилась, чтобы быть счастливой. Я так думала, и все вокруг так думали. Мне даже не завидовали, кажется. Что завидовать человеку, которого судьба от рождения погладила по головке. Мне все давалось легко: ученье, работа, муж, — я даже своего кроху родила почти без мучений. Я береженая. На лютых сквозняках, где другие подхватывали воспаление легких, у меня даже насморка не бывало. Ты слушаешь, любимый? Как сладко называть тебя любимым, и как хорошо, что ты мне это позволяешь... Боже мой, счастьем не кормят с ложечки, его не подают на десерт. Когда я это уразумела, у меня уже был муж, красивый, добрый, покладистый человек, мечта любой женщины, но для меня, для моего сердца, — пустое место. У меня была семья, хорошая, интересная работа, налаженный образ жизни, в общем, все то, что создается один раз и чем живешь потом до старости, до смерти. Но все это было не мое, ох, не мое, Гриша! Все это было предложено мне по какому-то ужасному недоразумению. Я этого ничего не хотела. Знаешь, как я себя поняла? Будто бы я некая деталька, вставленная в прекрасную, современную машину, но машина без этой детальки вполне может обойтись, и вставлена она туда просто так, для украшения, что ли. Или ради сочувствия к самой детальке, пусть, мол, вертится, никому она не мешает, вреда от нее нет, зато она очень изящная. Я потом сообразила, в чем тут дело. Именно в том, что счастьем не кормят с ложечки, к нему идут через страдание, а я за ним устремилась, сытая, резвая, благополучная, дьявол меня вел под руку. Никому я в жизни не помогла, никого не утешила, зато мне все угождали. Мой хлеб насущный не был горек, и от него никогда не пахло потом и кровью.