Читать интересную книгу Тайны Удольфского замка. Том 2 - Анна Рэдклиф

Весь следующий день был занят посещениями разных соседей, прежних знакомых г-жи Монтони; они приходили изъявлять Эмилии свои соболезнования по случаю кончины ее тетки, вместе с тем приветствовали ее по поводу вступления во владение поместьями, и кстати старались выведать кое-что о Монтони и странных слухах, дошедших до них, о ее разрыве с Валанкуром; все это делалось с соблюдением строгих приличий, и гости удалялись с таким же спокойным достоинством, с каким приходили.

Эмилия утомилась всеми этими формальностями; ей были противны заискивания людей, которые раньше не находили ее даже достойной внимания, пока считали ее приживалкой г-жи Монтони.

«Наверное, — думала она, — в богатстве заключается какое-то волшебство, заставляющее людей раболепствовать перед ним, даже если это не сопряжено ни с какими выгодами для них самих! Как странно, что к дураку или негодяю, если он богат, относятся в свете с большим уважением, чем к хорошему, умному человеку, который беден!»

Только к вечеру она очутилась одна, и ей захотелось освежиться прогулкой по саду; но она боялась идти туда, чтобы опять не встретиться со вчерашним незнакомцем: что если вдруг он окажется Валанкуром!.. Все ее усилия подавить эту тревогу оказывались тщетными; тайное желание увидеть еще раз Валанкура так, чтобы он не мог видеть ее, побуждало ее сойти в сад, но осторожность и щекотливая гордость удерживали ее. В конце концов она решила избежать возможности встречи, воздержавшись от посещения сада в продолжение нескольких дней.

По прошествии недели она опять отважилась пойти туда, но на этот раз взяла с собой Аннету и не пошла дальше нижнего сада. При малейшем шелесте бриза в листве она вздрагивала — ей все чудилось, что кто-то прячется в чаще кустарников, и на каждом повороте аллеи она озиралась с пугливым ожиданием. Молча, в задумчивости, продолжала она свою прогулку, она так волновалась, что даже не могла разговаривать с Аннетой. А для Аннеты молчание и задумчивость были до того нестерпимы, что она сама наконец пустилась в разговоры со своей госпожой.

— Милая барышня, и с чего это вы все вздрагиваете? Уж верно слыхали о том, что у нас случилось?

— Что такое случилось? — отозвалась Эмилия упавшим голосом, стараясь сдержать свое волнение.

— Знаете, третьего дня ночью, барышня…

— Я ничего не знаю, Анне га, — проговорила ее госпожа коснеющим языком.

— Ну, да ведь третьего дня ночью к нам в сад забрался разбойник…

— Разбойник!..

— Я думаю, что разбойник, барышня, а то кто же еще?

— Где ты видела его, Аннета? — спросила Эмилия, озираясь и повернув назад к замку.

— Сама-то я не видела, а Жан — садовник — тот видел. Было часов двенадцать ночи, садовник шел через двор к черному ходу дома. Глянь-ка, кто-то пробирается по аллее против садовой калиткж… Ну, конечно, Жан смекнул, в чем дело, и побежал за ружьем,

— За ружьем!.. — воскликнула Эмилия.

— Да, барышня, за ружьем; потом опять вышел во двор караулить. Смотрит — а тот опять тихо идет по аллее; потом прислонился к калитке, да так и уставился на наш дом, точно выбирал, в которое окно ему влезть.

— Ну, а ружье… ружье… — твердила Эмилия.

— Все в свое время… погодите, барышнк. Жан рассказывает, что разбойник отпер калитку и прошел во двор; тогда Жан нашел, что пора спросить его, что ему нужно; он окликнул его и спросил, кто он такой и для чего забрел сюда? Но человек, не отвечая на вопросы, повернул вспять и шмыгнул в сад. Жан понял, что это значит, и выстрелил ему вслед.

— Выстрелил!.. — вскрикнула Эмилия.

— Да, выстрелил из ружья; но что с вами, барышня, отчего вы так побледнели? Человека не убили, я думаю, что нет; но если он и был убит, то товарищи унесли его. Поутру, когда Жан отправился искать его тело, он ничего не нашел, кроме следа крови на земле. Жан проследил кровь, чтобы узнать, куда скрылся незнакомец, но след пропадал в траве и…

Тут рассказ Аннеты был прерван; Эмилия окончательно потеряла присутствие духа и упала бы, если бы ее не подхватила горничная и не дотащила до ближайшей скамейки.

Когда Эмилия наконец пришла в себя после продолжительного обморока, она пожелала, чтобы ее отвели домой: она чувствовала себя слишком разбитой в эту минуту, чтобы стараться разузнавать что-нибудь о незнакомце или «разбойнике», который мог оказаться Валанкуром.

Отпустить Аннету, чтобы можно было плакать и размышлять на свободе, она стала ломать себе голову, припоминая в точности вид и фигуру незнакомца, виденного ею на террасе, и по-прежнему он представлялся ей не кем иным, как Валанкуром. Действительно, она уже почти не сомневалась, что это был он и что в него-то и стрелял садовник. По описанию Аннеты этот неизвестный не похож был на разбойника, да и трудно было допустить, чтобы разбойник покушался забраться один в такой большой дом.

Когда Эмилия почувствовала себя настолько оправившейся, чтобы выслушать то, что может рассказать ей Жан, она послала за ним; но он не сообщил ей никаких признаков, по которым можно было бы узнать, кто был раненный им незнакомец. Она строго побранила садовника за то, что он стрелял пулями, и приказала разузнать, нет ли того раненого в околотке. Затем она отпустила Жана, а сама оставалась в прежнем состоянии страшной неизвестности. Вся любовь ее к Валанкуру пробудилась от сознания его опасности, и чем больше она обдумывала это происшествие, тем сильнее укреплялось в ней убеждение, что это он посетил ее сад, чтобы облегчить томление несчастной любви среди обстановки своего погибшего счастья.

— Милая барышня, я никогда еще не видывала вас такой встревоженной! — говорила ей Аннета. — Успокойтесь: ведь, кажется, человек этот не убит…

Эмилия вздрогнула, возмущаясь безрассудством садовника, который вздумал выстрелить пулей.

— Я знала, что вы разгневаетесь, барышня, поэтому и не рассказала вам раньше про эту историю; да и садовник знал, что ему достанется. Он мне и сказал: «Аннета, — говорит, — пожалуйста, не говорите барышне. Ее спальня на другом конце дома, может, она не слышала выстрела. Она осерчает на меня, коли узнает, особенно когда увидит след крови. Но опять-таки, — прибавил он, — можно ли держать сад в порядке, коли не позволено даже выстрелить в разбойника, раз он туда забрался?»

— Ну, довольно об этом, — остановила ее Эмилия. — Оставь меня, уходи.

Аннета повиновалась, и Эмилия опять погрузилась в те же мучительные размышления, но потом она стала постепенно успокаиваться, остановившись на том предположении, что если этот незнакомец в самом деле Валанкур, то он несомненно пришел один; следовательно, он был в силах выбраться из сада без посторонней помощи, и значит, рана его не была особенно тяжелая.

Такими соображениями она старалась поддержать в себе мужество, пока слуги ее производили разведки по соседству; но дни шли за днями, и дело нисколько не разъяснялось. Эмилия молча страдала; наконец она не выдержала под гнетом тоски и беспокойства. С нею сделалась изнурительная лихорадка, и когда она по настояниям Аннеты прибегла к медицинской помощи, то врачи предписали ей, вместо всякого лекарства, свежий воздух, легкий моцион и развлечения. Но как достигнуть последнего условия? Однако она старалась, по мере сил, отвлечь свои мысли от предмета своего беспокойства и заняться заботами о чужом счастье, после того как она утратила свое собственное. Вечером, в хорошую погоду, она предпринимала поездки по соседству, посещая избушки некоторых бедных арендаторов: положение их она уже настолько изучила, что могла, даже не расспрашивая их, оказывать им деятельную помощь.

Нездоровье и дела, касающиеся ввода во владение имением, задержали ее в Тулузе гораздо дольше срока, назначенного ею для возвращения в «Долину», а теперь ей не хотелось уезжать из единственного места, где она могла получить разъяснения о предмете своих опасений. Но пришла пора, когда присутствие ее в «Долине становилось необходимым. Бланш уведомляла ее письмом, что она в настоящее время гостит с отцом в замке барона Сент Фуа и что они собираются посетить ее в „Долине“, как только та известит их о своем прибытии туда. В заключение письма Бланш прибавляла, что они задумали посетить ее в надежде, что удастся уговорить ее вернуться с ними в замок Ле-Блан.

Эмилия ответила на письмо своей юной подруги, сообщив ей, что через несколько дней она уже будет в «Долине», и затем занялась поспешными сборами в дорогу. Покидая Тулузу, она утешалась тем предположением, что если бы с Валанкуром действительно случилась беда, то за этот промежуток времени она успела бы узнать о ней.

Вечером накануне отъезда она пошла проститься с террасой и павильоном. Весь день стояла духота; но перед солнечным закатом прошел дождь и освежил воздух, придав лесам и пастбищам тот ярко — зеленый, веселый колорит, который так отраден глазу; дождевые капли, трепетавшие на кустах, сверкали при последних золотистых лучах заката; воздух был напоен дивным благоуханием трав, цветов и самой земли. Но прелестный вид, открывавшийся с террасы, уже не веселил сердца Эмилии. Она глубоко вздыхала, в то время как взор ее блуждал по чудной картине природы. Настроение ее духа было до такой степени удрученное, что она не могла без слез подумать о предстоящем ее возвращении в «Долину» и как будто вновь оплакивала кончину отца, точно это случилось лишь вчера. Дойдя до павильона, она села у открытого окна; устремив взор на далекие горы, возвышавшиеся над Гасконью и все еще окрашенные пурпуром заката, хотя солнце уже покинуло долину, она размышляла про себя: «Увы! скоро я вернусь на родину, но уже не встречу там нм отца, ни матери, с которыми я когда-то жила так счастливо, не увижу я больше никогда их улыбки привета, не услышу их ласкового голоса. Все будет холодно и бесприютно в родном доме, где когда-то царили радость и спокойствие!..» Слезы текли по ее щекам при воспоминании об отчем доме; некоторое время она всей душой отдавалась своему горю, но затем отогнала от себя грусть и упрекнула себя в неблагодарности: оплакивая умерших, как могла она забыть о друзьях, оставшихся в живых? Наконец она покинула павильон и террасу, не увидав ни тени Валанкура или кого-либо другого.