В Моран-Бее временный генерал-губернатор устроил подлинный ад. Основным правилом у него было: «Сначала избить, а затем только разобрать дело по существу». Один несчастный негр скрежетал во время экзекуции зубами и в наказание за это был… повешен. Некоторых избивали сначала девятихвостой «кошкой», а затем заставляли пробежать сквозь строй (наказание шпицрутенами). Солдаты отпрашивались у офицеров как будто в отпуск, на самом же деле устраивали на несчастных негров настоящие охоты, точно это были не люди, а дикие звери.
Закончим эту главу отчетом о казни, постигшей двух рабовладельцев.
8 мая 1811 года А. В. Лодж, член государственного совета в Тортоле, был приговорен судом под председательством Спенсера Персиваля к смертной казни за то, что он до того сильно избил плетью принадлежавшего ему негра, что тот во время экзекуции испустил дух. Такое жестокое наказание было назначено за кражу одного мангустана. [9] Считаем нелишним заметить, однако, что подобное обхождение с черным должно быть названо пустяком в сравнении с теми жестокостями, которые позволял себе этот джентльмен по отношению к своим невольникам. Пожалуй, казнь этого господина должна считаться единственным фактом такого рода, происшедшим когда-либо в Вест-Индии. В данном случае преступник действительно заслужил доставшуюся на его долю участь. Во всех остальных примерах привлечения рабовладельцев к суду в огромном большинстве случаев фигурируют оправдательные приговоры, несмотря на то, что сплошь и рядом их уличали весьма веские свидетельские показания.
Подобный же случай имел место в Южной Африке. Мистер Гебгард, сын одного из миссионеров-проповедников, был привлечен к суду. Дело разбиралось в Капштадте 21 февраля 1822 года. Согласно обвинительному акту, Гебгарду вменялось в вину убийство невольника во время наказания его розгами. Судьи вынесли смертный приговор, который был приведен в исполнение 15 ноября того же года. На казни присутствовало невероятное количество публики.
Глава XXXII
Флагелляция во Франции
Во французском уложении о наказаниях розга занимает относительно незначительное место. В прежние времена и небольшие сравнительно преступления карались смертью, изуродованием или изгнанием. Зато в домашнем кругу, а также и в школе телесные наказания пользовались большим почетом. Таким образом, розга и плеть, заботившиеся о воспитании детей, особенно наиболее непослушных из них, постоянно бывали заняты своим делом. В исправительных заведениях, в домах для умалишенных, в тюремных больницах женщин и девушек били часто, били беспощадно. В своих мемуарах госпожа де Жанлис передает потомству, что ее мать до страсти любила применять розгу, и «когда, — говорит писательница, — я замечала, что розга свищет менее хлестко, нежели обычно, и опускается на тело не с прежней силой, я сейчас же думала тревожно о том, здорова ли мама».
Душевнобольные в специальных заведениях очень часто подвергались тяжким экзекуциям; у Вольтера на эту тему имеется талантливый рассказ. В 1723 году из Китая во Францию возвратился патер Фуке, иезуит. В Поднебесной империи священник этот провел двадцать пять лет и все время слыл там одним из деятельнейших миссионеров. В конце концов он разошелся во мнениях с другими иезуитами-миссионерами и возымел намерение принести на них жалобу его святейшеству, самому папе. В качестве свидетеля патер Фуке привез с собой одного китайца, которого хотел секретным образом провести с собой в Рим. Предварительно же он остановился в Париже. Здесь иезуиты узнали о планах и намерениях Фуке, причем последний был об этом также осведомлен. Не долго думая, он отправился на курьерских в Рим, и досточтимым отцам иезуитам достался в руки один только китаец. Этот несчастный ни слова не понимал по-французски. Добродушные отцы распорядились изготовлением ордера на арест, сославшись на то, что имеют необходимость привести в дом заключения душевнобольного. Полицейский чиновник не замедлил явиться со стражником, чтобы, во исполнение приказания, забрать сумасшедшего в дом для умалишенных. В указанном месте он встретил человека, который совершенно иначе кланялся, чем французы, говорил непонятные слова ревучим голосом и корчил чрезвычайно удивленные рожи. Выразив «сумасшедшему» сожаление, полицейский приказал связать ему руки и в таком виде доставил в Шарантон, где несчастного два раза в день «угощали» солидными порциями розог.
Удивлению китайца, само собой разумеется, не было пределов: он решительно ничего не понимал и находил поведение французов в высшей степени удивительным, чтобы не сказать более. Три года прожил несчастный на хлебе и воде среди безнадежно умалишенных и охранявших их сторожей, думая все время, что французы подразделяются на два сорта людей: одна половина из них танцует, в то время как другая хлещет пляшущих розгами и плетью.
В своих сочинениях Вольтер часто упоминает о розге, и именно в тех местах, где хочет высмеять отцов-иезуитов. И Фенелон в известном труде, посвященном воспитанию, высказывает свое мнение относительно телесных наказаний вообще. О том, какого мнения придерживался по данному вопросу Руссо, мы будем говорить далее.
В мемуарах прославившейся госпожи Буриньон, которая особенно много страдала от видений религиозного характера, очень часто упоминается о наказаниях розгами, и лишь только находившиеся в ее исправительном заведении дети уклонялись от наказания, их считали заколдованными или одержимыми бесом, причем в результате их окружали особой заботливостью и состраданием.
Били во Франции совсем маленьких детей, и, по уверению гувернанток и бонн, телесные наказания развивали мышцы и укрепляли кожу подрастающего поколения. Сами гувернантки тоже не забывались, и к ним родители вверенных их попечению детей нередко обращались с многозначительной фразой: «Берегитесь, сударыня, или же нам придется отправиться с вами в Нидерланды», [10] — что говорило красноречиво об угрожающей экзекуции.
Во всех французских школах при монастырях розга, в применении к молодым девушкам, подолгу без употребления не залеживалась, что, разумеется, объясняется флагеллянтизмом, игравшим среди монашенок довольно выдающуюся роль. Святые сестры с энтузиазмом и восхищением наказывали точно так же своих учениц, как это проделывали святые отцы по отношению к своим кающимся детям.
В школах для мальчиков также недостатка в ударах не было, причем «школа добрых отцов святого Лазаря» безусловно должна была получить в этом отношении пальму первенства. Мало того, что эти «добрые отцы» щедрой рукой награждали своих учеников розгами, — они подвергали экзекуции и тех, кого им поручали наказывать, и тех, с которыми вообще они дел никаких не имели. Никогда не было отказа в исполнении просьбы, изложенной хотя бы в письме следующего содержания: «Господин М. М., свидетельствуя свое уважение патеру Х., покорнейше просит угостить подателя сего двадцатью ударами». Само собой разумеется, что при письме прилагалось также и соответствующее вознаграждение за хлопоты и труды. А так как упомянутая только что школа помещалась в центре столицы, то в конце концов в этой семинарии образовалось настоящее коммерческое предприятие для приведения в исполнение телесных наказаний. Родители посылали сюда неучтивых и выбившихся из повиновения сыновей, опекуны — своих непослушных опекаемых, учителя — наименее успевавших учеников, и т. д. И раз только к письму или словесной просьбе прилагались деньги — сделка была окончена, и наказание приводилось в исполнение без рассмотрения вызвавшего его преступления. Сколько ударов указывалось, столько и отсчитывалось. К тому же у святых отцов имелся постоянно такой обильный запас различных экзекуционных инструментов и сильной прислуги, которая умела обращаться с последними, что никому из «заказчиков» нечего было бояться отказа. Не обходилось здесь и без комических приключений и совпадений. Молодые люди, которым поручалось передать письмо в монастырь Св. Лазаря, не зная о содержании его, в свою очередь перепоручали это дело другим, и в результате несчастные жертвы случайности в награду за свое добродушие и услужливость переживали под розгами довольно неприятные минуты и ощущения.