Однажды вечером царевна под предлогом головной боли легла раньше обычного. «Спустя некоторое время великий князь очень пьяный пришел и лег… Хотя он знал, что я была нездорова, он меня разбудил, чтобы поговорить о принцессе Курляндской, об ее прелестях и о приятности ее беседы… Я ему ответила несколько слов, в которых чувствовалось раздражение, и притворилась, что засыпаю. И то и другое его обидело; он несколько раз ударил меня очень сильно локтем в бок и повернулся ко мне спиной, после чего заснул; я проплакала всю ночь»[383]. Подобные сцены не укрепляли взаимного доверия. Ссоры из-за любовницы только отнимали у Екатерины толику влияния на мужа.
«Взгляды у меня свои собственные»
Очень скоро от разговоров о гренадерских шапках великий князь и принцесса Бирон перешли бы к беседам о делах. А эту девушку мог подкупить Бестужев. Поэтому Екатерина не понадеялась только на себя. Она нашла союзника в лице вельможи, которого с некоторых пор уважал ее муж.
Одновременно с Линаром в Петербург прибыл посол венского двора граф Иосиф фон Бернес (Берни). «Граф Берни был из Пьемонта, ему было тогда за пятьдесят; он был умен, любезен, весел и образован и такого характера, что молодые люди его предпочитали и больше развлекались с ним, нежели со своими сверстниками. Он был вообще любезен и уважаем, и я тысячу раз говорила, что если бы этот или ему подобный человек был приставлен к великому князю, то это было бы великим благом для этого принца, который так же, как я, оказывал графу Берни привязанность… Великий князь сам говорил, что с таким человеком возле себя стыдно было бы делать глупости»[384].
Именно влияние Берни Екатерина противопоставила проискам Линара, соглашательству Пехлина, настойчивости Бестужева и подозрительной вкрадчивости принцессы Бирон. Она пошла на прямой разговор по политическому вопросу с послом иностранной державы — что, конечно, было бы вменено ей в вину, узнай об этом императрица. Однако положение было критическим, и Екатерина решилась.
Во время новогодних маскарадов 1751 г. она улучила момент, когда дипломат остановился у балюстрады, за которой танцевали, и попросила его внимания. «Граф Берни выслушал меня с большим интересом, — вспоминала Екатерина. — Я ему вполне откровенно сказала, что хотя я молода и мне не с кем посоветоваться, в делах, может быть, плохо смыслю и вовсе не имею опыта… но взгляды у меня свои собственные… Мне кажется, прежде всего, что голштинские дела не в таком отчаянном положении, как хотят их представить».
Далее Екатерина заявила, что обмен более полезен России, чем великому князю. Конечно, ему, как наследнику престола, надлежит заботиться об интересах империи. Однако если нужно прекратить разлад с Данией путем уступки Голштинии, то следует дождаться удобного момента, когда такой обмен принесет наибольшие выгоды. Сейчас дело «имеет вид интриги, которая… придаст великому князю такой вид слабости, от которого он не оправится, может быть, в общественном мнении во всю свою жизнь». Петр лишь недавно управляет своим герцогством, «он страстно любит эту страну, и, несмотря на это, удалось убедить его обменять ее, неизвестно зачем, на Ольденбург, которого он совсем не знает». Кроме того, Кильский порт «может быть важен для русского мореплавания».
Вникнув в дело, дипломат ответил: «Как посланник, на все это я не имею инструкций, но как граф Берни я думаю, что вы правы». После чего посоветовал великому князю: «Вы очень хорошо сделаете, если ее послушаете»[385]. Что тот не преминул передать жене. После чего Петр совершенно охладел к переговорам.
Результатом приведенной беседы был полный провал миссии Линара. Екатерина одержала свою первую дипломатическую победу. И не благодаря интригам, к которым, как это ни покажется странным, наша героиня всю жизнь питала отвращение. Умелый выбор нужного человека в нужный момент для нужного дела, прямота с ним и откровенный рассказ о реальном положении вещей сослужили ей лучшую службу, чем закулисные шаги. В этом маленьком эпизоде уже проявился будущий политический стиль Екатерины II.
Но было бы слишком просто сводить желанный результат к одной беседе с Берни. Шуваловы действовали в этот момент против канцлера и вставляли ему палки в колеса. К ним присоединялись те русские вельможи, которые когда-то поддерживали Шетарди и Мардефельда — в первую очередь генерал-прокурор князь Н. Ю. Трубецкой. Прусский посланник Балтазар фон-дер-Гольц и секретарь посольства Конрад Варендорф не забывали при мимолетных встречах напомнить великому князю о невыгодности обмена. Каждого из них в отдельности Голштиния не слишком занимала, но все соединились, чтобы вредить Бестужеву.
Немало помогло Петру и его природное упрямство: чем больше на него давили, тем отчаяннее он сопротивлялся. В конце концов, наследник даже запретил Пехлину принимать бумаги от Линара и Бестужева. В марте 1751 г. он вовсе прервал переговоры, а Пехлину велел не отвечать на письма из Копенгагена. В мае Линар, чувствуя, что толку не будет, снял предложения об обмене территорий[386].
В первую очередь отказ от диалога с Данией был победой над Бестужевым. По прошествии пяти лет с памятного 1746 г. великая княгиня вернула канцлеру долг — Алексей Петрович проиграл раунд за Голштинию. Именно после этого канцлер почувствовал в великой княгине не просто жертву, молоденькую, глупую и дерзкую интриганку, а достойного противника. И так как его собственные дела складывались неблестяще, стал задумываться о сближении. Благо предлогов была масса. Главный из которых — вопрос о наследнике.
Со своей стороны, великий князь после предательства шведского кронпринца понял: если у него не будет ребенка — наследника голштинского трона, дядя Адольф отдаст герцогство Дании.
«Я годилась для чего-нибудь другого»
Удивительно, но в «Записках» Екатерины ни разу не прорывается такой естественный мотив: ах, почему я не осталась дома, в Германии? Почему не вышла замуж за милого дядю, который пылко любил меня? Ничего подобного великой княгине, судя по мемуарам, не приходило в голову. Напротив, когда она рассказывала об ухаживаниях дяди, то с досадой назвала их «происшествием, которое чуть было не перечеркнуло все честолюбивые планы».
Стоили ли «честолюбивые планы» того унижения, через которое Екатерине пришлось пройти? Ведь поведение мужа в спальне было весьма нетривиальным. А сохранить его в тайне не имелось ни малейшей возможности. Благодаря слежке о странностях Петра знали и императрица, и иностранные дипломаты, и приставленные к молодым дамы, и, конечно, канцлер, который, по меткому выражению великой княгини, «как будто жил у меня в комнате». И тогда, и позднее по поводу неестественных отношений в великокняжеской семье много писали. Вот почему собственные признания нашей героини никак нельзя назвать единственным источником, «оклеветавшим» Петра. Напротив, в ряде случаев из самоуважения Екатерина выражалась сдержаннее других авторов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});