с пустыми руками. Мы представляли, что нас ждёт, и подготовились к этому. Так что всё в полном порядке у нас с деньгами.
— Тогда пойдём в «El Grito de Gallo[67]», там за умеренные деньги можно получить вполне приличную курицу, запечённую с курагой. Замечательное блюдо, рекомендую.
— Доверяюсь твоему вкуса, — склонил голову Скиф. Он отпустил руку Хелен и шагнул на мостовую. — Такси! Такси!
Накануне вечером Андрей вернулся с прогулки в слегка приподнятом настроении. Не говоря ни слова, он, улыбаясь каким-то своим мыслям, сразу прошёл в душ, а потом заперся в спальне и не показывался до возвращения Котова. Вышел он только к общему ужину, когда майор раскладывал по тарелкам принесённую с собой пасту с пармезаном и жареным луком, купленную в итальянской закусочной на углу, в двух шагах от их дома.
Усевшись на своё место, он тщательно протёр вилку салфеткой, которую после положил на колени, некоторое время сидел молча, только губы слегка шевелились в темп произносимым словам молитвы.
Иван удивился: уж в чём — в чём, но в набожности его челябинского приятеля было сложно заподозрить: Андрей, будучи потенциальным физиком-ядерщиком, и, следовательно, материалистом до мозга костей, неоднократно заявлял, что он атеист. Правда, зачем-то добавлял «крещёный».
Котов тоже следил с интересом за манипуляциями подопечного, а когда тот с усердием принялся за пасту, поинтересовался:
— А что, в ресторане плохо готовят?
Андрей на секунду оторвался от тарелки, чтобы бросить короткое:
— А мы по пляжу гуляли…
— И до чего догулялись? — сдержанно задал следующий вопрос Котов. Андрей неопределённо повертел над головой рукой. — И что сей жест должен означать?
Андрей оторвался, наконец, от тарелки и, сглотнув, выговорил:
— Главное, что она согласилась ехать со мной; мне здесь, говорит, делать нечего, полный, мол, тупик. А там, глядишь, и работа денежная подвалит. В общем, порядок. Договорились встретиться завтра и обсудить, когда будем готовиться к отъезду.
— Вот и ладушки, — потёр с облегчением ладони Котов. — Надо сказать, товарищи, что нам основательно повезло. В чужой стране, без связи и прикрытия вы сумели превосходно адаптироваться, а, учитывая дефицит времени, это было самым важным. Теперь осталось Скифу решить вопрос с британкой, и можно считать дебют полностью разыгранным. Я постараюсь найти немцев через полицию и тот след, который остался от Кроуфорда, фотографа. А заодно и его квартиру обыщу…
— Её уже наверняка обшмонала полиция, вряд ли там осталось что-то, достойное внимания.
— А кто говорит о той квартире, в которой он зарегистрировался, когда приехал? — невозмутимо поинтересовался майор. Он посмотрел на Ивана даже с каким-то сожалением, как на больного. — Эх, и чему ж я вас учил почти полгода? Неужели не понятно, что люди его профессии всегда имеют хату про запас? Работа у него такая: за некоторые кадры могут обиженные мужья рожу подрихтовать или какие другие недовольные. Он же работал в скандальной хронике, а там нравы ещё покруче, чем в разведке.
— И как тогда искать его лёжку? — ехидно вопросил Иван. Котов головой покачал.
— А твоя Хелен на что? Думаешь, он от неё тоже шифровался? Вряд ли. Соотечественники, тем более — близкие люди обычно гораздо более осведомлены о реальном положении дел, чем официальные службы. И в твою задачу будет входить так же поиск квартиры фотографа. Сдаётся мне, что он каким-то Макаром завязан во всей этой истории.
Скиф тогда расстроенно вздохнул. Только Андрей как ни в чём не бывало продолжал уплетать свою пасту.
Джек Хопкинс устало зарился в окно, за которым проплывал вечерний Буэнос-Айрес. Рядом прикорнул Джон Салливан, невысокий крепыш с ёжиком тёмных волос и чертами лица столь невыразительными, что вполне мог бы сойти за представителя практически любой нации, кроме, разве что, негров. Да и с возрастом его всё было столь же непонятно: ему могло быть и чуть за тридцать, и весьма за сорок. Для специалиста его профессии внешность самая та, ибо был Салливан, как представил его перед вылетом из США директор Смит, засекреченным по самые «не хочу!» бывшим резидентом ЦРУ в Советском Союзе и специализировался по ядерной физике, а точнее — по этим самым физикам.
Судя по тому, с каким придыханием отзывался о нём директор Центральной разведки, резидентом Салливан был отменным, и провалился исключительно благодаря неформальному отношению к своим обязанностям советских чекистов, а, попросту говоря, был ими идентифицирована и разоблачён, в следствии чего был вынужден уносить ноги через скандинавские страны.
Одного не мог взять в толк Хопкинс: с какого такого перепугу Джона, специалиста исключительно по России, вдруг забросили в паре с ним чрез два континента, в эту богом забытую страну.
Ехали они сейчас в посольство после встречи на удалённой ферме, зафрахтованной «конторой» для своих делишек, с Редриком Уолшем в отель при дипмиссии.
Встреча прошла ожидаемо сдержанно, видно было, что Уолш и его помощники не в восторге от прибытия подкрепления, и видели в них исключительно ревизоров из Центра, хотя сам Хопкинс после всего услышанного не мог в толк взять, с чего это Уолш решил выступить в роли плакальщика. Судя по тому, что было Джеку известно, у «конторы» к этим ребятам не могло быть никаких претензий. Мало того, в той ситуации и с теми средствами, которые они имели в своём распоряжении, Уолшу удалось сделать практически невозможное, а именно: выйти на глубоко законспирированную ячейку германского разведподполья, занимающегося по заказу местного диктатора разработкой ядерного оружия. Последнее было пока не доказано, но всё сводилось именно к этому.
А когда Уолш сообщил, что собирался отправить самолётом некие материалы, которые могли бы произвести в Штатах (да и не только) эффект разорвавшейся бомбы, Хопкинс окончательно встал на его сторону. В переговорах, кроме Уолша, участвовал ещё седоватый джентльмен европейской внешности, представившийся Альфредом Розенблюмом, и его помощник, тот самый Бонненкамп, весьма неприятная личность, что вполне объяснимо, учитывая его нацистское прошлое и мутное настоящее.
Бонненкампом очень заинтересовался спутник Хопкинса, Джон с первых минут встречи буквально прилип к нему и во время всего диалога Уолша и Хопкинса о чём-то шептался с бывшим господином из Бранденбурга. В самих переговорах и тот, и другой практически участия не принимали, ограничились лишь парой-тройкой коротких замечаний, зато по окончании Салливан попросил Бонненкампа показать ему ранчо, и они удалились, вернувшись лишь минут через сорок, причём явно оба довольные друг другом. И как не пытался Хопкинс хоть словом, хоть намёком пояснить, о чём была беседа, Салливан категорически отмалчивался, глядя в окно на проплывающие мимо пасторальные пейзажи окрестностей аргентинской столицы.
И лишь когда машина