– Не волнуйся, – сказал я. – Я добро помню.
– Судя по последним новостям, список твоих благодетелей невелик, – буркнул Джелем. – Идемте.
Я подавил желание вспылить и последовал за Джелемом вглубь кордона Раффа-Наир. Джелем петлял и дважды останавливался, налагая на ночь заклятие. Вскоре после второго мы оказались перед зеленой дверью невзрачного в иных отношениях дома из сырцового кирпича. Мы миновали две комнаты, пересекли запущенный двор и вошли в небольшой флигель. Раньше там была конюшенная каптерка, и упряжь до сих пор висела на пыльных колышках. Слабо припахивало кожей.
Два стола, пара стульев и маленький сундук – вот и вся обстановка, не считая трех потрепанных спальных скаток в углу. С потолочной балки свисала закопченная лампа; повсюду были понатыканы свечки. Горела только одна. Окно было завешено двумя слоями плотной ткани, чтобы не выпустить ни лучика.
– Только одна дверь, – отметил я. – Это плохо. Если нас найдут, бежать будет некуда.
– Бежать? – отозвался Джелем. – Ты просил укрытия от имперцев и Круга. Если те или другие найдут тебя, тебе не помогут ни пять дверей, ни десять окон, ни семь дымоходов, ты останешься здесь.
В его словах был резон.
– Какое утешение! – пробормотал Балдезар, дохромав до стула и со стоном усевшись.
– Очень хорошо, – сказал он. – Я здесь.
Он указал на Джелема:
– И этот здесь. Чего ты от нас хочешь?
Джелем вскинул темную бровь, но промолчал.
Я оглядел обоих, все еще колеблясь и сомневаясь, смогу ли исполнить задуманное. Это было святотатством намного худшим, чем контрабанда священного трактата или продажа талисмана. Я хотел осквернить истину настолько древнюю, что у меня не было права вообще прикасаться к ней.
Но, как было сказано Дегану, у меня не осталось выбора – тем более после случившегося.
Я извлек из-за пазухи дневник Иокладии и положил на стол.
– Мне нужно, – сказал я, задержав ладонь на растрескавшемся переплете, – чтобы вы изменили историю.
29
– Что это за дьявольщина? – Одиночество уставилась на пачку листов, которые я выложил перед ней.
Мы сидели в зашторенном алькове таверны, находившейся в кордоне Две Короны. Снаружи светило солнце, и посетители, пропускавшие по первой утренней, не задерживались. После боя на площади Пятого Ангела прошло три дня, и некоторые части моего тела продолжали болеть.
– Это дневник Иокладии. По крайней мере, самые важные его части.
– Самые важные части?
Одиночество не верила ушам. Сегодня она оделась в коричневое: кожаный дублет и юбка, рубашка медного оттенка и ржавого цвета туфли, поверх которых виднелись ярко-желтые чулки. Амулеты в волосах и одеждах остались, но жетонов паломника больше не было.
– А где остальное? – спросила она.
Я заставил себя выдержать ее взгляд.
– Оно нужно мне для другого дела.
Одиночество моментально вскочила:
– Что?!
– Это единственный способ…
– Сделать что? Кинуть меня? – Одиночество ткнула пальцем в ворох бумаг. – Ты приносишь обрывки, а остальное придерживаешь. Это, черт побери, совсем не похоже на то, о чем мы договорились!
– Пришлось внести небольшие изменения.
– Изменения? Что это значит, чтоб тебе провалиться?
Я постучал по бумагам и понизил голос:
– Это значит, что я принес записи, имеющие отношение к императору и реинкарнации. Ты получила все, что хотела для спасения империи. Остальное отправится в другое место.
– Например? – прищурилась Одиночество.
– Например, к Тени.
Я умолчал о Джелеме и страницах, которые тот стребовал в уплату за колдовство над веревкой Тамаса, не говоря уже о тех, что Джелем получил за работу над самой книгой. Одиночество пребывала в скверном настроении, и чем меньше имен, тем лучше.
Если я ждал новой вспышки, то меня постигло разочарование. Одиночество закусила губу и повернулась к занавеске:
– Гриф!
Стоявший снаружи Рука сунулся внутрь.
– Выгони всех из этого кабака, – приказала Одиночество. – Всех, включая хозяина. И никого не пускай, пока не скажу.
Гриф исчез. Послышался шум потасовки, но вскоре он стих.
– Все чисто, – донесся голос.
– Ты тоже уйди, – приказала Одиночество.
Шаги, стук двери, тишина.
Одиночество резко повернулась ко мне:
– Что ты делаешь, расперемать? У нас был уговор. Ты не имеешь права решать, как поступать с дневником, – тем более потрошить! Ты должен был хотя бы…
– Это я не имею права? – откликнулся я. – Да у меня больше прав, чем у любого в этом поганом городе! Я парился, истекал кровью, убивал и предавал ради этого дневника! Пока ты засылала Резунов и баловалась снами, я сражался на улице с Принцами, Руками и Ртами. Я видел, как людей били и пытали только за то, что они связались со мной. Этот дневник мой больше, чем твой, императорский и чей угодно еще. Если кто и заслужил право решать, то это я!
– Ну и что ты решил, мудрец? – осведомилась Одиночество. – Отдать Тени имперскую магию! Он станет опаснейшим членом Круга в городе! А хуже то, что, когда он начнет ею пользоваться, империя ударит по нам крепче, чем молот по наковальне. Или тебя это не заботит? Может, ты хочешь и императору передать пару страниц, чтобы задницу прикрыть?
Одиночество, отвращаясь, воздела руки:
– Всем не угодишь, Дрот. Даже не пытайся.
– Плевать мне на всех, – возразил я. – Прикрыть задницу можно способом и получше. Я сделал это лишь из желания помочь тебе, империи и людям, которые мне дороги живыми. Вот и все основания.
– А Тень? Что будет, когда он пустится все крушить?
Я откинулся на спинку.
– Он получит дневник, это так. Но это ему мало что даст.
– Что это значит, будь ты проклят?
– Он не знает, как выглядит книга. И никогда ее не читал – знает только, что она про имперский глиммер и позарез нужна тебе.
И я показал на лежавшие на столике листы.
– Когда я велел моим… людям… выдрать эти страницы, я также распорядился кое-что изменить. Что-то мы добавили, что-то убрали, где-то капнули, – короче говоря, там остались записи про глиммер, но ему теперь до конца своих дней разбираться.
– И ты думаешь, что он не заметит?
– Мои люди очень, чрезвычайно искусны.
Одиночество уставилась на меня, впившись ногтями в деревянную столешницу.
– Будь ты проклят! – наконец сказала она. – Мы заключили сделку!
– Я сделал все, что в моих силах.
– Не все, а сколько захотел, – отозвалась она. – В этом разница.
– Разница в том, что я осознал свой долг перед другими людьми, которые важны мне не меньше.
– Надо же, как удобно: ты в белом, а я в дерьме.
Я хотел ответить, но она воздела ладонь:
– Нет, заткнись на минуту. Мне нужно подумать. – Одиночество стала перебирать листы. – Как насчет людей, которые это сделали? Нам нужно о них беспокоиться?
– Тебе – не надо.
Джелем будет держать язык за зубами, но Балдезар… Он много узнал обо мне, и я бы не удивился, если бы он в один прекрасный день поддался соблазну использовать это знание против меня. Удержать его могло лишь собственное участие. Подделка реликвии чревата обвинением в ереси, а Балдезар при всем его гоноре был трусом.
– Чего ты попросишь у Тени в обмен на книгу?
– Чтобы он отвалил.
– От кого?
– От всего, что имеет отношение ко мне.
– По-твоему, он согласится?
– У меня нет выбора, – ответил я. – Ты сама сказала, что мне не защитить от него своих людей и будет только лучше, если он уберется сам.
– А если нет?
Я пожал плечами.
– Ты думаешь, я поверю, что ты не подстраховался? – Одиночество скрестила руки. – Не сомневаюсь, что это не все.
– Как посмотреть, – сказал я. – Я все еще твой человек?
Настала очередь Одиночества качать головой.
– Нет. Я разрешу тебе выйти отсюда, и это еще слишком щедро. С учетом того, что ты сделал и знаешь, мне правильнее замочить тебя на месте.
– Но ты не станешь.
– Но я не стану, – согласилась она. – Ты выполнил хотя бы часть договора, и это зачтется. Ты мог отдать Тени все, но хорошо постарался скрыть то, что достанется мне. Не обольщайся: мне не нравится, как ты со мной поступил. Я в бешенстве, но убивать тебя не буду.
– Спасибо, – сказал я.
Одиночество нетерпеливо отмахнулась:
– Просто исчезни к гребаной матери.
Я встал и вышел в общий зал, когда из алькова послышалось:
– Дрот, последнее.