Матери еще нужно приготовить ужин и обед на следующий день, кое-что постирать по мелочи (большая стирка — это отдельный день выбирать нужно, потому что вода, опять же, не из крана. И канализации нет. Мало на стирку воды натаскать, её, уже грязную, и вынести нужно). И во дворе постоянно для отца какая-нибудь мелочевка есть, что-то по мелочи нужно делать… Всё бегом, шустренько. Часам к девяти, в лучшем случае, вечера, разгреблись, сели ужинать. Выдохнули. Пора спать ложиться. А хочется еще по телевизору какую-нибудь постановку посмотреть — часик посидели, посмотрели, поговорили, прямо перед телевизором и засыпать стали.
Это еще хорошо, когда дети чуть подросли. И в магазин сходят, и по хозяйству что-то сделают, полы, хотя бы, подметут и помоют. А если дети маленькие — совсем тяжело. А детский садик на другом конце села — нас с братом зимой в детский сад не водили, иначе мать вообще ничего не успевала бы. Сидели с братом дома сами, главное, чтобы спички не нашли.
Но зимой, хоть и возня с печкой, все-таки легче. Летом — совсем труба. Летом работы у сельских жителей навалом. Да даже посуду помыть в сельском доме — это не в городе в раковине под краном.
И это каждый день. Каторга. Другого слова не подберешь. Можно, конечно, было бы задать вопрос моим родителям: «На хрена вам это хозяйство нужно было, если с ним — каторга?». Они бы пальцем у виска покрутили: жрать-то чего будешь? Кто тебе в магазине молоко и картошку продаст?
И особенность моего села в том, что его основали бывшие красноармейцы и переселенцы, почти все ровесники. И дети у них почти одновременно рождались. И взрослели почти одновременно. Поколение моего отца на селе почти одновременно, с разрывом в год-два женилось и стало жить самостоятельно. И водка накрыла село буквально за год-два почти полностью. Резко, разом. Исключение составляли только те молодые семьи, которые от стариков не съехали, как я уже писал.
Можно, конечно, осуждать наших отцов. А вы сами сколько лет этой беспросветной каторги выдержали бы?..
* * *
Первые осмысленные воспоминания детства у меня с 4-х лет. Спусковой механизм был, который их включил. Как-то летом дедушка приехал вечером с сенокоса и позвал меня:
— Петька, смотри, какого я тебе зайца привез.
Ставит на пол хозяйственную сумку на молнии, в которой он брал себе на сенокос обед, открывает молнию, а там — косулёнок. Размером с зайца. Ух, ты! Вот это были радость и счастье. Год мы с Мишкой, так назвали косулёнка, не разлучались. Он всегда или за бабой Таней ходил, она его выпаивала молоком из бутылочки с соской, или за мной. Если бабушка давала мне горбушку хлеба, натертую чесноком или посыпанную сахаром — Мишка никогда доесть не даст, обязательно отберёт, нахаленок. Куда я, туда и он. Малину с куста в саду рву и ем, он её отбирает у меня, я до рта донести не успеваю, еще и лягался, если я его отталкивал. А я из Мишки хотел воспитать верховую косулю, когда он подрос, но получалось плохо, он не хотел скакать со мной верхом, сбрасывал. Но всё равно не обижался за то, что я его объезжал, всё равно везде за мной таскался. Его не привязывали, тем более, никуда не закрывали, рос на воле. Его даже наш цепной огромный лохматый и свирепый пёс Шарик, уже старый кобель, не трогал. И Мишка собаки не боялся. Я с Шариком тоже дружил, бабушка в первый раз сильно испугалась, когда увидела, что я к Шарику в будку залез, пёс все-таки очень злым к чужим был, потом привыкли к этому. И с Мишкой мы ходили в гости к Шарику. Как в одном мультфильме. Пока косулёнок еще не очень сильно вырос, он тоже со мной в будку залазил. Мы с Мишкой в будку, а Шарик из нее — на улицу. Наверно, про себя нас называл на своем собачьем языке идиотами.
К следующему лету Мишка вырос и всё чаще стал перепрыгивать через забор и бегать по улице. Набегается и возвращается, назад во двор запрыгивает. Баба Таня дедушке говорила:
— Смотри, убежит.
— А я что сделаю? Убежит, так убежит, — дедушка махал рукой.
Ну в один прекрасный день Мишка и пропал, не вернулся. Дедушка приехал с работы на коне, посадил меня с собой в седло и мы поехали искать Мишку по селу. Не нашли, так он и пропал, наверно, убежал к своим сородичам. Косуль у нас тогда в полях еще много было. И фазанов тоже. А до войны и сразу после нее еще целым бедствием были — волки. Я в своем детстве их уже не застал, их истребили.
Кстати, про Шарика. Когда я учился в классе 6-м или 7-м вышла книжка Рябинина о собаках, кажется, «Воспитай себе друга»[17], там был рисунок кавказской овчарки. Я показал его деду:
— Дедушка, смотри, у нас Шарик такой был.
— Так Шарик тоже из волкодавов. Я их сюда парочку щенков, кобелька и суку, привез, Шарик внук их. Уже от местных собак.
Я совсем не помню уже подробностей, а, может, просто не догадался тогда деда расспросить, где он щенков взял, помню только, что когда дед с бабой Таней собирались в Приморье, им сказали, что здесь много волков в степи, он и взял с собой щенков волкодавов. Что это была за порода, где он их достал — не знаю. Или не помню или дед не рассказывал.
Уже когда я работал ветврачом в нашем совхозе на институтской практике, мне дядя Гриша Руденко рассказывал, что мой дед очень хорошо зарабатывал охотой на волков. Тогда государство платило хорошие деньги за убитого волка. Со слов дяди Гриши, дед на коне с собакой-волкодавом догонял волка и перебивал ему спину ударом кнута, а волкодав додавливал раненного хищника.
Я за правдивость рассказа дяди Гриши Руденко не ручаюсь. Он мне такого про дедушку понарассказывал! Нужно учесть, что дед вёл конноспортивную секцию, пацанов учил, а дядя Гриша был у него любимцем, самым способным жокеем. Поэтому по рассказам дядьки Руденко — мой дед герой всем героям. Что там было правдивого в рассказах, а что приукрашено…
Но вот то, что дед был кавалеристом от бога — это точно. Ему уже больше 70 лет было, когда он на моих глазах на спор с мужиками на коне на полном скаку встал на седло ногами и