на обед домой, ездил на коне, ставил его на ночь в сарай и насыпал полведра ячменя ему. Своего, разумеется. Баба Таня ругалась:
— Ты не в колхозе уже!
Дед только отмахивался. Иногда, пообедав, он брал меня, своего любимого внука, с собой в конюшню. Сажал на седло перед собой и мы галопом — по селу. Радости было у меня!
Утром дед выдавал скотникам молочной фермы лошадей для работы, сбрую и телеги. Вечером принимал назад. Один раз я был свидетелем случая, почти напугавшего меня, мне лет 6 было. Скотник сдавал коня и сбрую и на плече лошади дед заметил свежую потертость. Молча снял с гвоздя на стене кнут и мужика им. Того с ног сдуло. Конечно, крик от боли, рубашка на груди треснула, кровь.
— Больно? А коню как? Сейчас еще добавлю.
И мой дед не был исключением. Его сосед и потом родственник — дети поженились, дед Бабенко, работал при колхозе в МТС трактористом, а потом в совхозе. Он получил первый трактор «Беларусь» с кабиной. Это примерно 57–58-ой годы. И работал на нем уже даже на пенсии, лет десять–пятнадцать. Когда окончательно уходил на пенсию и сдавал трактор, за этот «Беларусь» чуть не дрались. От нового отказывались, этого старичка хотели. Он через 10–15 лет эксплуатации как будто только что с конвейера сошел. Причем, дед Бабенко был ударником и передовиком, орденоносцем.
Это совершенно другое отношение к собственности и работе. «Колхозное — это моё». Привычка даже при совхозе сохранялась. В Старой Каштановке таких привычек в народе не было.
* * *
Моя мать, Мария Алексеевна, в девичестве Чекашова, как раз в это время гостила у своей матери, Ксении Яковлевны Чекашовой. В 15-летнем возрасте мать завербовалась на разработки торфа в Калининской области и сбежала из каштановской нищеты. Потом работала на стройках Калинина. Всю жизнь вспоминала те годы, как самые счастливые. На танцах с отцом и познакомились.
Родилась мать в 1936 году, последней в семье. Все старшие — братья, пять человек. Отец матери был вторым мужем бабы Ксении, куда первый делся — не знаю, честно говоря. Какие-то смутные воспоминания о рассказах, о каком-то несчастном случае.
Старший сын, дядя Саша Адманзин, был от первого мужа. Отчим парнишку не очень жаловал. Перед войной Сашу выпросили себе дальние бездетные родственники, уехавшие в Сталинград. Дядя Саша, наш с братом любимый дядька, много рассказывал о почти сказочной жизни в Сталинграде, о том, какая у них была умная немецкая овчарка, сама в магазин за хлебом ходила с запиской и деньгами за ошейником. Дядя Саша нас с братом и заразил собаками, своими рассказами.
В 1942 году, во время эвакуации, он попал под бомбежку. Мальчишку покалечило сильно, переломы рук и ног, да еще сильная контузия, после которой он всю жизнь страдал от периодических эпилептических припадков. Стал инвалидом. Всю жизнь прожил с матерью и раньше ее умер.
К 1961-му году остальные братья уже жили своими семьями. Удачней всех судьба обошлась с дядей Егором, вторым по старшинству после дяди Саши.
Дело в том, что Старая Каштановка — Пензенская область, а не Мордовия. Там не было мордовской школы. Попробуйте своего ребенка из вашей русскоговорящей семьи, который не знает никакого языка, кроме русского, отдать сразу в английскую школу. Думаете, он станет экспертом в английском языке? Думайте. А уж другие предметы пролетят мимо его сознании, почти не задев мозга. В семье бабки Ксении говорили исключительно на мордовском. А дядю Егора тоже выпросили себе одинокие старики, его дедушка и бабушка по отцу, жившие в Мордовии, он там пошел в мордовскую школу. Результат — закончил институт (уже не мордовский, конечно), работал агрономом сначала в МТС, потом в совхозе. Все остальные дети, включая мою мать, остались полуграмотными.
На отца матери, Алексея Чекашова, бабка получила в начале войны похоронку. Через какое-то время он приехал домой долечиваться. В 1942 году снова ушел на фронт и уже из-под Сталинграда пришла вторая похоронка, окончательная. Бабка осталась одна с пятью детьми на руках. Нуждались очень сильно. Особенно сильно голодали в 1946 году. Из листьев и коры пекли лепешки, потом едва не умирали от запоров. Причем, не вся деревня голодала. Некоторые очень даже не голодали, особенно колхозная верхушка.
Такого в Ленинском даже представить себе нельзя было. Спалили бы нахрен. С фронта пришли бы мужики и убили. В Ленинском все одинаково жили во время войны, дружно. Да и после войны то поколение так жило. Отношения между стариками села были почти родственными, братскими. Да многие потом и породнились, переженив своих детей.
А моя мать была старше отца на 4 года, засиделась в девках, что для тех лет — ничего особенного. Но была очень красивой и выглядела, как городская, а не каштановская чухонка. Батя сразу на нее и запал. Мать, если ей верить, не особенно и горела желанием за Гришу выходить. Она уже к городу привыкла и опять в деревню возвращаться, тем более куда-то на край света, желанием не горела. Но тут в процесс вмешалась Ксения Яковлевна и начала пилить дочку: выходи, да выходи, они богатые и меня потом к себе заберешь.
Конечно, богатые. Гусары. Сами потом дед и отец это вспоминали и смеялись: шампанское ящиками в сельпо покупали.
Сыграли в Каштановке наскоро свадьбу и поехали. В Ленинском уже нормальную свадьбу сыграли.
Вроде всё складывалось хорошо. Старики Балаевы в невестке души не чаяли. Пылинки с нее сдували. Они и планировали, что младший сын с женой при них останутся. Но тут невестка вскоре загрустила, затосковала по матери. И дед с бабкой сжалились. Купили хороший дом и «выписали» свою сватью в Ленинское. Еще и торжественную встречу ей организовали…
* * *
Соврал. Мать не была последним ребенком у бабы Ксении. Предпоследним. Самым младшим был дядя Петя. Вскоре после переезда бабки в Ленинское, начавшей жаловаться, что ей тяжело вдвоем с инвалидом дядей Сашей (врала, дядя Саша хоть и инвалидом был, но работяга каких мало), к ней переехал и младший сын с женой тетей Тамарой, она в школе работала учительницей английского языка. Черт дёрнул тетю Тому ехать жить к свекрови!
А в 1964 году родился я. Первый сын своих родителей. Привезли из роддома, глянули — вылитый дед Балаев. Дедушка сразу и сказал: это мой внук, мой наследник. И через год случилась мистическая история. Как баба Таня с матерью мне рассказывали. С их слов.
Надумали меня крестить.