моей талии. Серьги вешает впереди и сзади. По центру. И поскольку серьги довольно крупные и объемные, сотканные из тех же причудливых переплетений, что и ожерелье, попадают они в пикантные места.
Вздрагиваю от осознания. Сама себя исследую. Разглядываю.
Одна серьга попадает точно на низ живота. Вторая укладывается в ложбинку между ягодицами.
Мелкая дрожь снедает тело.
Никогда бы не подумала, что буду носить бриллианты подобным образом. Развязно, грязно, извращенно. Щекам моментально становится горячо.
Это смахивает на пояс верности. Немного недоработанный. Но все же.
- Ты доволен? – спрашиваю тихо.
Зверь подбрасывает на ладони последнее кольцо. Ослепительная вспышка режет глаза. Инстинктивно зажмуриваюсь.
Горячие ладони обхватывает мои колени. Дергают, заставляя завалиться на спину и вскрикнуть от неожиданности. Мужские пальцы поглаживают внутреннюю поверхность бедер. Властно. По-хозяйски. Не ведая никакого стыда и стеснения. Закрепляют права.
- Что ты… - дыхание перехватывает.
Холод касается меня там, где меньше всего ожидаю. Не сразу понимаю, что это то самое кольцо. Золотой круг опускается на мою истекающую от похоти плоть. Венчает точку, в которой собирается вся чувственность и чувствительность. Вышибает воздух из легких.
- Ник-кита, - выдыхаю судорожно, выгибаюсь.
Металл холодит кожу. И как-то странно ласкает. Металл и камень. Холодный. Но до одури обжигающий.
- Ник, - бормочу глухо. – Ник, я…
Это неприлично. Некрасиво. Непристойно.
Драгоценности не предназначены для таких мест. И я же отдать их должна. Обратно в магазин или пожертвовать. Или… черт, да как же их после этого отдавать?!
Хочу очень многое сказать. А слова не идут. Никак. Только звуки льются из горла. Надсадные, разнузданные, напрочь отравленные пороком.
- Ник, - всхлипываю, закусываю нижнюю губу.
Горячий язык обводит линии кольца. И не только. Задевает, будто случайно. Дразнит и провоцирует. Вынуждает захныкать от томительного возбуждения.
Зверь берет меня. Ртом. Да, именно – берет. Захватывает. Подчиняет и порабощает. Ему не нужно вбиваться членом в глотку до упора, чтобы забрать свое. Он и так мною владеет. Даже теперь. Точнее еще сильнее – теперь. Снизу. Но все равно одерживает верх.
Он трахает меня языком. Жестко. Нежно. Долго. Сладко.
Сжимает зубами влажные податливо распахнутые складки. Прикусывает. Совсем слегка. Играючи. Забавляется. Точно чувствует грань. Отмечает черту.
Он вылизывает меня. Высасывает. И душу вырывает заодно. Вытягивает. На части раздирает и сливает воедино с собой.
Это безумие. Чистое. Ядовитое. Безумие, от которого нет никакого спасения. Нет избавления.
Никита не позволяет мне кончить. Умело растягивает пытку. Продлевает мучение до бесконечности. Не отрываясь от моей жадно пульсирующей плоти, он прикасается к груди, поглаживает соски. Но не собственными пальцами, а драгоценными камнями. Бесстыдный язык продолжает атаку. Безжалостный штурм принуждает сотрясаться, одержимо вопить, сводить бедра, сжимать голову Зверя между ног. Выгибаться, дико тереться о него, о кухонный стол. Судороги пробегают по ногам, спазм выкручивают мышцы.
Жидкая сталь струится по жилам. Жидкий огонь. Отрава. Гремучая и кипучая. Насквозь токсическая.
Я теряю сознание. И обретаю заново. Погибаю. И оживаю. Сотню раз. Не меньше. А может и больше. Я дохожу до грани и дальше, за грань, в пропасть проваливаюсь.
Все резко обрывается.
Никита отстраняется.
- Нет, нет, - выдаю сдавленно.
- Ну «нет» значит «нет», - издевательски заключает он совершенно спокойным и безразличным тоном, будто сам не испытывает особого желания продолжать.
- Ник, - вспыхиваю, тянусь к нему, приподнимаюсь, провожу ладонями по мускулистому животу, пытаюсь пробраться под футболку.
Зверь жестко перехватывает мои руки, отодвигает от себя.
- Ляг, - раздается ледяной приказ. – И раздвинь ноги.
Подчиняюсь. Лихорадочный озноб колотит, не зная милости. Пот прошибает тело, покрывает кожу липкой испариной.
- Ближе к краю, - очередное холодное распоряжение. – Двигайся. Давай.
Выполняю то, чего он хочет. Послушно покоряюсь требованию.
- Спину выгни, - повелевает резко. – Сильнее. Еще.
Пальцы прикасаются к той серьге, которая находится на моем животе, оттягивают украшение ниже. Драгоценности царапают кожу, однако я не ощущаю ни боли, ни дискомфорта. Слишком пьяна эмоциями.
Никита сдергивает серьгу с той цепи, которую сам создавал. А в следующий момент россыпь бриллиантов в золоте прижимается ко мне. Вдавливается в разгоряченную влажную плоть.
Глаза распахиваются настежь. Бедра подрагивают. Но я боюсь даже дернуться. Цепенею. Замираю. Застываю в развратной позе. Опасаюсь шевельнуться.
Зверь доводит меня до оргазма, прижимая самый крупный бриллиант к моему клитору. Давит и давит в единственной точке, от чего электрические разряды прошивают тело. Действует четко и методично.
Такие холодные камни. Хоть и вобравшие мое тепло. Равнодушные, безразличные. Как мой мужчина сейчас. В это конкретное мгновение. Удовольствие есть. Но исключительно физическое. Облегчение. Разрядка. Выброс энергии, которые не дарит истинное наслаждение.
Я думала, будет иначе. Я думала…
- Ты такая маленькая, - говорит Никита, склоняется надо мной, проводит тыльной стороной ладони по щеке. – Хорошая. Добрая. Искренняя.
- Нет, я… - пытаюсь возразить.
- Я буду делать с тобой очень плохие вещи.
- Делай, - выдаю чуть слышно. – Зачем предупреждаешь?
- Хочу сберечь, - его губы почти дотрагиваются до моих. – Но удержаться выше моих сил. Ты должна узнать, что мне нравится.
Зверь поглаживает мои бедра. Медленно, нежно, с благоговейным трепетом. Будто прикасается к священной реликвии. Его пальцы соскальзывают ниже, обводят мои колени, опускаются по икрам, оставляя пламенные узоры на леденеющей коже, заключают в плен щиколотки, накрывают тонкие косточки поверх драгоценных браслетов, наполняют безразличные бриллианты живым теплом.
- Дыши, - говорит Ник. – И не дергайся.
- Я не…
Недосказанную фразу пожирает мой собственный пораженный вскрик.
Все происходит настолько молниеносно, что я не успеваю осознать случившееся, не успеваю никак отреагировать. Меня грубо и резко разворачивают, прямо за лодыжки дергают, поэтому чуть не падаю назад. Заваливаюсь и натыкаюсь на твердое мужское тело. Крупные ладони уже обрушиваются на плечи, давят,