Я дошла до лестницы и остановилась у ее подножия, глядя вверх.
— Женевьева, — тихо позвала я.
Ответа не было. На лестничной площадке было окно, свет из которого почти не проникал: оно было наполовину зашторено тяжелыми занавесями и так, вероятно, здесь было всегда. Я подошла к окну, оттуда был виден разросшийся сад. Я попыталась открыть окно, но не смогла. Его, наверное, не открывали годами.
Я надеялась увидеть Женевьеву в саду и подать ей знак, но ее там не было.
Я снова позвала ее — ответа не последовало, и я стала подниматься по ступеням.
В доме стояла мертвящая тишина. Не пряталась ли Женевьева в одной из этих комнат? Мысль о смерти, видимо, приводила ее в ужас. На нее это было очень похоже — убегать от того, что она не могла вынести. Может быть, в этом и была причина ее несчастий. Я должна заставить ее понять, что если она чего-то боятся, лучше смотреть опасности прямо в лицо.
— Женевьева! — позвала я. — Где вы?
Я отворила дверь. Это была темная спальня, шторы в которой были наполовину опущены, так же, как на лестничной площадке. За ней я обнаружила другую дверь. Судя по всему, этой частью дома не пользовались много лет.
Еще один лестничный пролет, который, как я догадалась, вел в детскую.
Несмотря на то, что внизу смерть вступила в свои права, здесь я думала о детстве Франсуазы, о котором я читала в дневниках, что давала Нуну. Мне пришло в голову, что, возможно, Женевьева, наслушавшись рассказов о детстве, проведенном ее матерью в этом доме, скорее всего могла искать убежище в бывшей детской своей матери.
Я была уверена, что найду ее здесь.
— Женевьева, — еще громче позвала я, — вы здесь?
Ответа не последовало. Только слабый отзвук моего собственного голоса, словно призрачное эхо смеялось надо мною. Если она и была там, она не собиралась выдавать себя.
Я открыла дверь. Передо мной была комната — не очень большая, хотя и с высокими потолками. Тюфяк на полу, стол, стул, скамеечка для молитвы в одном углу и распятие на стене. Обстановка в этой комнате была такой же, как и в той, где теперь лежал старик. Но отличие все же было: единственное окно, расположенное довольно высоко, было зарешечено. Комната напоминала тюремную камеру. Внезапно до меня дошло, что это и была тюремная камера.
Я хотела тотчас же закрыть дверь и убежать, но любопытство оказалось сильнее. Я вошла в комнату. Что же это был за дом, спрашивала я себя. Монастырь? Я знала, что дед Женевьевы жалел о том, что не посвятил себя богу. «Сокровище», спрятанное в сундуке, подтверждало это — монашеская ряса была самым драгоценным его имуществом. Это я узнала из первого дневника Франсуазы. А хлыст? Он истязал им себя… или свою жену и дочь?
Интересно, кто здесь жил? Кто-то ведь просыпался каждое утро в этой мрачной комнате с решеткой на окне, с голыми стенами. Он… или она… шла на это по доброй воле? Или…
Я заметила надпись, выцарапанную на окрашенной краской стене. Вглядевшись, я прочла: «Онорина, узница».
Значит, я права — это действительно тюрьма. Женщину держали против ее воли, как и тех, кто томился в темницах замка.
На лестнице раздались тяжелые медленные шаги. Я стояла очень тихо и ждала. Это явно не шаги Женевьевы.
За дверью кто-то стоял. Я отчетливо слышала чье-то дыхание. Быстро подойдя к двери, я распахнула ее.
Женщина смотрела на меня, будто не веря своим глазам.
— Мадемуазель! — воскликнула она.
— Я искала Женевьеву, мадам Лабисс, — сказала я ей.
— Я услышала, что кто-то ходит здесь, наверху. Я хотела… Вас ждут внизу. Конец очень близок.
— А Женевьева?
— Она, наверное, прячется где-нибудь в саду.
— Я понимаю ее, — сказала я. — Молодые не хотят видеть смерть. Я подумала, что найду ее в детской, которая была, должно быть, здесь.
— Детская ниже.
— А это?..
— Это была комната бабушки Женевьевы.
Я взглянула на окно с решеткой.
— Я ухаживала за ней, пока она не умерла, — сказала мадам Лабисс.
— Она была больна?
Мадам Лабисс холодно кивнула. Вы слишком любопытны — словно говорила она мне. В прошлом она не выдавала секретов, потому что ей за это хорошо платили; теперь она не собиралась рисковать своим будущим, выбалтывая их.
— Мадемуазель Женевьевы здесь нет, — сказала она и, повернувшись, вышла из комнаты. Мне ничего другого не оставалось, как последовать за ней.
Она оказалась права — Женевьева пряталась в саду. Только после того, как дед ее умер, она вернулась в дом.
Все семейство поехало в Каррфур на пышные похороны. Я осталась в замке. Нуну тоже не ездила; у нее случился приступ мигрени, а в таких случаях она ни на что не была способна. Я догадалась, что это событие пробудило в ней слишком много болезненных воспоминаний.
Женевьева ехала в одном экипаже с отцом, Филиппом и Клод; и когда они отбыли, я пошла проведать Нуну.
Нашла я ее, как и предполагала, в полном здравии; я спросила, можно ли мне остаться и побеседовать с ней.
Она ответила, что рада моему обществу, я сварила кофе и мы с ней присели.
Тема Каррфура и прошлой жизни одновременно и притягивала и пугала ее.
— Мне кажется, Женевьева не испытывала большого желания ехать на похороны, — сказала я.
Она покачала головой:
— Было бы хорошо, если бы ей не пришлось это делать.
Мы печально посмотрели друг на друга. Мне хотелось сказать ей, что притворством мы ничего не добьемся.
— Когда в последний раз я была в этом доме, я видела комнату ее бабушки. Очень странная комната. Похожа на тюрьму. Она, видимо, это тоже чувствовала.
— Откуда вы знаете? — удивленно спросила она.
— Она сама это сказала. Глаза ее округлились от ужаса:
— Она… сказала вам… Как…
Я покачала головой:
— Не пугайтесь — она не восстала из мертвых. Она написала на стене, что она — узница. Я видела надпись. Ее действительно держали там против воли? Вы должны знать. Вы там были.
— Она была больна. Ей приходилось все время быть в этой комнате.
— Странная комната для больной… на самом верху дома. Прислуге, должно быть, трудно было… подавать все наверх.
— Вы очень практичны, мисс: о таких вещах думаете.
— Думаю, что и слуги были того же мнения. Но почему она считала себя узницей? Ей не разрешалось выходить?
— Говорю вам: она была больна.
— Больные — не заключенные. Нуну, расскажите мне обо всем. Я чувствую, что это важно… для Женевьевы.
— Как это? На что вы намекаете, мисс?
— Говорят, понять все — значит, узнать все. Я хочу помочь Женевьеве. Я хочу сделать ее счастливой. Она получила странное воспитание. Дом, где жила ее мать, этот замок… и все, что произошло. Вы должны понимать, что все это могло повлиять на ребенка… на такого впечатлительного, нервного ребенка. Я хочу, чтобы вы дали мне возможность помочь ей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});