тигельной печи Медицинского колледжа. Этот артефакт хранится в Музее истории Гарвардского университета. Зубной протез, найденный на решётке рабочей камеры тигельной печи, представлял собой керамическую вставку между зубами нижней челюсти. По нынешним временам этот кусок камня может показаться грубым и даже топорным, но для середины XIX столетия это был шедевр зубопротезного искусства.
В подтверждение своих слов дантист снял с полки гипсовый слепок нижней челюсти Паркмена, по которому осуществлялась подгонка протеза. Когда к нему приложили зубной протез, найденный в печи, линия контакта изделий совпала почти идеально!
Продолжая свои пояснения, Кип рассказал, что керамический протез конструктивно крепился к металлической пластине, та же удерживалась в нужном положении крючком, заправлявшимся в щель между оставшимися на нижней челюсти зубами. Первая примерка протеза прошла не очень удачно — Паркмен пожаловался, что язык задевает внутреннюю поверхность протеза. Поэтому протез пришлось разобрать и потратить некоторое время на шлифовку, которой занимался ассистент Лестер Нобл (Lester Noble). Дантист показал доктору Льюису следы шлифовки внутренней поверхности протеза.
По словам Кипа, осенью 1846 г. у Паркмена оставались 4 естественных зуба и корни ещё 3 зубов. Искусственная верхняя челюсть была собрана из 3 блоков-протезов, плотно прилегавших друг к другу. Протезы нижней челюсти также состояли из 3-х блоков, разделённых сохранившимися зубами.
Чтобы более не возвращаться к этому вопросу, добавим, что Лестер Нобл полностью подтвердил рассказ Кипа и опознал протез, который шлифовал 3-мя годами ранее. Обоим дантистам были заданы вопросы о возможности крошения зубов на части, точнее, их раскалывании в продольном направлении и они дали очень сходные ответы, предположив, что необычное дробление зубов явилось следствием резкого охлаждения после сильного разогрева. То есть злоумышленник сначала раскалил нижнюю челюсть в печи, а после того, как вся плоть сгорела, снял челюсть с решётки и бросил её в воду. При этом зубной протез отделился от нижней челюсти и каким-то чудом «пригорел» к решётке, подобно тому, как пригорает к сковороде пища.
Эта иллюстрация позволяет получить представление о конструкции зубного протеза, найденного в тигельной печи, и способе его фиксации во рту пациента.
Благодаря тому, что Кип и Нобл опознали изготовленный ими зубной протез, личность человека, чьи останки были найдены в Медицинском колледже, можно было считать установленной.
Уже после этого части расчлененного тела были предъявлены Элизе Паркмен, которая подтвердила их принадлежность исчезнувшему мужу. Таким образом, 3 декабря судьба пропавшего 10-ю днями ранее Джорджа Паркмена, наконец-то, прояснилась.
Когда стало ясно, что в Гарвардском Медицинском колледже были найдены останки одного из богатейших жителей Бостона, а не какого-то безродного нищего, внимание местных «законников» вполне предсказуемо оказалось сосредоточено на главном подозреваемом — профессоре Джоне Уэбстере, уже находившимся под арестом.
Родившийся 20 мая 1793 года будущий профессор химии принадлежал к известной и уважаемой семье массачусетских пуритан, ведших свою родословную от первых поселенцев на территории штата. Отец Джона владел одной из старейших аптек Бостона. Род Уэбстеров не уступал роду Паркменов своими заслугами перед обществом и был не менее уважаем. Хотя и беднее…
Закончив Гарвардский университет в 1811 году, а затем Гарвардскую Медицинскую школу в 1815, Джон получил два образования — врача и химика. После окончания Медицинского колледжа он отправился для повышения мастерства в Европу, стажируясь сначала в Лондоне, а затем на Азорских островах. В эти годы он был учеником хирурга и врача общей практики. Во время пребывания в Европе Джон написал и опубликовал свою первую книгу [она была посвящена врачебному делу].
16 мая 1818 года за несколько дней до своего 25-летия, Паркмен женился на Хэрриет Фредерике Хиклинг (Harriet Frederica Hickling), дочери американского вице-консула на Азорских островах. Первенец, родившийся в 1819 году, получил папино имя Джон и умер, не прожив и года. Прямо как будто бы напророчил папину судьбинушку! Впрочем, последующие дети отличались отменным здоровьем и жили долго — старшая из дочерей, Мэри Энн (Mary Ann), родившаяся в 1825 году, прожила 100 лет, а средняя и младшая, Катерина (Catherine) и Хэрриет (Harriet), прожили 82 и 94 года соответственно.
По возвращении в Штаты Джон пытался завести врачебную практику, но дело не пошло. Сложно сказать, что послужило тому причиной, но доктор из Джона Уэбстера не получился, и тогда он решил радикально сменить стезю. В 1824 году он устроился преподавателем химии в Гарвардский Медицинский колледж, тот самый, что не так давно заканчивал сам. В 1827 году он получил звание профессора — этому очень помогло ходатайство преподобного Фрэнсиса Паркмена, старшего брата того самого Джорджа, с исчезновения которого начался этот очерк. Фрэнсис являлся настоятелем прихода унитарианской церкви, членом общины которой были Джон Уэбстер и его семья. Фрэнсис Паркмен был старше Джона Уэбстера на 5 лет, познакомились они ещё до отъезда последнего в Европу.
Уэбстер написал несколько книг — о наставлении по медицинскому делу выше уже упоминалось, но кроме этого учебника профессор опубликовал сборник лекций по химии. Кроме того, Джон перевёл и снабдил комментариями 2 учебника по химии других авторов и на протяжении ряда лет принимал участие в издании «Бостонского журнала философии и искусства» («Boston Journal of Philosophy and the Arts»).
Джон пытался демонстрировать свою состоятельность во всех отношениях — и как мужчина, и как учёный, и как уважаемый член общества… Подобно Паркменам, род Уэбстеров также вышел из среды массачусетских пуритан, но вторые в отличие от первых уже не придерживались старинных догматов. Джон был гостеприимен, щедр и великодушен, любил шумные обеды с обильными возлияниями, карточную игру до утра — в этом отношении он являл собою полную противоположность скаредному и желчному Джорджу Паркмену. Однако материальное положение Уэбстера мало способствовало удовлетворению его потребности в активной светской жизни.
Есть такая замечательная пословица: «Не по Сеньке шапка», — она как раз про Джона Уэбстера и его стремление изображать из себя солидного члена общества. Стремление-то у него имелось, да вот только солидности не хватало! Профессор отметился некоторыми весьма своеобразными поступками, которые не к лицу солидным джентльменам. Он, например, осмелился просить попечительских совет колледжа об увеличении своего годового жалования на 100$ — и дело даже не в том, велика ли эта сумма или нет, а в том, что благородные джентльмены за себя не просят! Можно было попросить за другого человека, но за себя — недопустимо, это потеря лица. Джон Уэбстер не только попросил о прибавке жалования, но