— Дорогой Персерен, — поклонился д’Артаньян, — вы сошьете костюм господину барону; это я прошу вас об этом.
— Ради вас — ну что ж, не возражаю, господин капитан.
— Но это еще не все; вы безотлагательно приметесь за этот костюм.
— Раньше чем через неделю — немыслимо.
— Но это все равно, как если бы вы решительно отказали: этот костюм необходим для празднества в Во.
— Повторяю, что это немыслимо, — настаивал на своем упрямый старик.
— Нет, нет, дорогой господин Персерен, погодите отказываться, в особенности если об этом прошу вас и я, — произнес у двери ласковый голос, заставивший д’Артаньяна насторожиться. Это был Арамис.
— Господин д’Эрбле! — воскликнул портной.
— Арамис! — пробормотал д’Артаньян.
— А, наш епископ! — приветствовал его Портос.
— Здравствуйте, д’Артаньян! Здравствуйте, милый Портос! Здравствуйте, дорогие друзья! — сказал Арамис. — Так вот, любезнейший господин Персерен, сшейте костюм господину барону, и я ручаюсь, что, сшив его, вы доставите удовольствие господину Фуке.
Произнеся эти слова, он сделал знак Персерену, гласивший: «Берите заказ и прощайтесь с ними». Арамис, по-видимому, пользовался у Персерена даже большим влиянием, чем д’Артаньян; во всяком случае, портной поклонился, показывая тем самым, что он соглашается, и, повернувшись к Портосу, сухо заметил:
— Отправляйтесь к моим подмастерьям, они снимут с вас мерку.
Портос покраснел так, что на него было страшно смотреть. Д’Артаньян понял, что вот-вот разразится гроза, и, обращаясь к Мольеру, вполголоса произнес:
— Дорогой господин Мольер, вы видите пред собой человека, который считает, что он подвергнет поношению свою честь, если позволит снять мерку со своих костей и своей плоти, дарованных ему господом богом; присмотритесь к этой весьма примечательной личности и используйте, мой высокочтимый Аристофан, свои наблюдения.
Мольер не нуждался в этом совете, он и так не спускал глаз с барона Портоса.
— Сударь, — сказал он, обращаясь к последнему, — если вы соблаговолите пройти вместе со мной, я устрою так, что закройщик, снимая с вас мерку, ни разу не прикоснется к вам.
— Но как же он это проделает, друг мой?
— Я утверждаю, что, снимая с вас мерку, вам не будут докучать локтями, футами или дюймами. Это новый способ, придуманный нами для знатных господ, которые настолько чувствительны, что не могут позволить какой-нибудь деревенщине касаться и ощупывать их. Мы сталкивались с людьми, которые не в состоянии вынести, чтобы с них была снята мерка, — ведь и в самом деле подобная церемония оскорбляет, по-моему, естественное достоинство человека, — так вот, если и вы, сударь, случайно принадлежите к разряду таких людей…
— Черт возьми, полагаю, что да.
— Отлично, господин барон; в таком случае все устроится как нельзя лучше, и вы будете первым, кто испытает на себе придуманный нами способ.
— Но как же все-таки снимут эту чертову мерку?
— Сударь, — ответил, отвешивая поклон, Мольер, — если вы соблаговолите пройти вместе со мной, вы убедитесь в этом собственными глазами.
Арамис наблюдал эту сцену с неослабным вниманием. Быть может, он думал, основываясь на интересе, проявляемом к ней д’Артаньяном, что и он уйдет из кабинета портного вместе с Портосом, чтобы не упустить развязки столь забавно начатой сцены. Но, несмотря на всю свою проницательность, Арамис все же ошибся. Ушли только Портос и Мольер. Д’Артаньян остался у Персерена. Почему же он там остался? Из любопытства, и только; может быть, и ради того, чтобы провести несколько лишних мгновений в обществе Арамиса, своего доброго старого друга. После того как Портос и Мольер удалились, д’Артаньян подошел к епископу, что, по-видимому, не входило в планы последнего.
— И вам нужно новое платье, не так ли, дорогой друг?
Арамис усмехнулся:
— Нет.
— Но ведь вы поедете в Во?
— Поеду, но без нового платья. Вы забываете, дорогой д’Артаньян, что ваннский епископ не настолько богат, чтобы шить себе новое платье к каждому празднеству.
— Ба, — сказал, смеясь, мушкетер, — а поэмы, разве мы их больше не пишем?
— О д’Артаньян, — проговорил Арамис, — подобную чепуху я давно уже выбросил из головы.
— Так, так, — произнес д’Артаньян, отнюдь не уверенный в том, что Арамис говорит правду.
Что касается Персерена, то он снова погрузился в рассматривание своей парчи.
— Не думаете ли вы, дорогой д’Артаньян, — улыбнулся Арамис, — что мы стесняем своим присутствием этого славного человека?
«Так вот оно что, — проворчал про себя мушкетер, — это значит ни больше ни меньше, что я стесняю тебя».
Затем он произнес уже вслух:
— Ну что ж, пойдемте; и, если вы так же свободны, как я, любезный мой Арамис…
— Нет, не совсем, я хотел…
— Ах, вам нужно переговорить наедине с Персереном? Почему же вы сразу не предупредили меня об этом?
— Наедине, — повторил Арамис. — Да, да, разумеется, наедине, но только вы, д’Артаньян, не в счет. Никогда, прошу вас поверить, не будет у меня тайн, которых я не мог бы открыть такому другу, как вы.
— О нет, нет, я удаляюсь, — настаивал д’Артаньян, хотя в голосе его и слышалось любопытство; замешательство Арамиса, как бы тонко он его ни маскировал, не укрылось от д’Артаньяна, а он знал, что в непроницаемой душе этого человека решительно все, даже то, что имеет видимость сущего пустяка, подчинено заранее намеченной цели; пусть эта цель была д’Артаньяну неведома и непонятна, но, изучив характер своего давнего друга, он понимал, что она, во всяком случае, должна быть немаловажною.
Арамис, заметив, что у д’Артаньяна появились какие-то подозрения, также стоял на своем:
— Оставайтесь, молю вас; вот в чем, в сущности, дело…
Затем, обернувшись к портному, он начал:
— Дорогой господин Персерен!.. Я бесконечно счастлив, д’Артаньян, что вы здесь.
— Вот как! — воскликнул капитан мушкетеров, веря в искренность Арамиса еще меньше, чем прежде.
Персерен не пошевелился. Взяв из его рук кусок ткани, в созерцание которой он был погружен, Арамис силой возвратил его к реальной действительности.
— Дорогой господин Персерен, — произнес он, — здесь господин Лебрен[*], один из живописцев господина Фуке.
«Чудесно, — подумал д’Артаньян, — но при чем тут Лебрен?»
Арамис посмотрел на д’Артаньяна, который сделал вид, будто рассматривает гравюры с изображением Марка Антония.
— И вы хотите, чтобы ему сшили такой же костюм, какие заказаны эпикурейцам? — спросил Персерен.