Читать интересную книгу Ангел западного окна - Густав Майринк

Я вздрогнул: неужели душа Яны сопровождала меня в путешествии в прошлое? — и пролепетал:

— Это обман Зелёного Ангела!

— О нет, любимый, это мудрость высокого рабби Лёва. — И она с такой светлой, невыразимо кроткой печалью заглянула в мои глаза, что слёзы, потоки слёз хлынули у меня по щекам.

Не знаю, как долго лежал я, прижавшись к её груди, пока выплакался и мои до предела натянутые нервы расслабились, утешенные исходящим от неё глубоким материнским покоем…

Я уже понимал её ласковый шепот, а мягкая рука, не переставая, гладила меня по голове.

— О, как это нелегко — уничтожить себя, любимый! Корни кровоточат, и это очень болезненно. Но всё это уже в прошлом. По ту сторону всё иное. Хочется верить, что иное… Я ведь могу верить, любимый? Слишком сильно любила я тебя… когда-то… Впрочем, какое это имеет значение, когда?.. Любовь ничего не желает знать о времени. В ней есть что-то от вечности — и от рока, правда, любимый? Да, но ведь я тебе изменила… О Боже, я тебе тогда изменила… — Её тело внезапно окаменело в жестокой судороге, но она с непостижимым самообладанием пересилила мучительную боль и тихо продолжала: — …наверное, это и был мой рок. Ведь всё произошло помимо моей воли, любимый. Сейчас мы бы это могли сравнить с железнодорожной стрелкой. Такое, казалось бы, простое устройство, но именно его скромное неприметное присутствие на обочине мерцающих в лунном свете рельс является причиной того, что экспресс, который проносится мимо, празднично сверкая огнями, вдруг неудержимо уводит на заросший бурьяном боковой путь, и вот он, не в силах что-либо изменить — ибо это привилегия стрелочника! — летит к тем роковым горизонтам, откуда уже нет возвращения на родину. Пойми, любимый: моя измена тебе — это что-то вроде стрелки. Поезд твоей судьбы уходит направо, моей — налево; разве могут однажды разошедшиеся пути слиться снова? Твой путь ведет к «Другой», мой —…

— Ну к какой ещё «Другой»? — Я с облегчением перевёл дух, засмеялся — так вот оно в чём дело! — возмутился даже: — Иоганна, ну как ты только могла подумать обо мне такое! Ревнивая маленькая Яна! Неужели ты в самом деле решила, что княгиня может представлять для тебя хоть какую-то опасность?!

Оттолкнувшись от подушек, Яна села прямо, растерянно посмотрела на меня.

— Княгиня? Кого ты имеешь в виду? Ах, да… та русская! Но я и думать уж забыла о её… существовании…

И вдруг она замерла, словно вслушиваясь в себя, зрачки её резко расширились… Потом, обреченно глядя невидящими глазами в одну точку, Яна едва слышно простонала:

— Господи, как же я могла о ней забыть!

И с такой силой вцепилась в мои руки, что я в тисках её страха не мог и пальцем пошевелить. Что за странные слова? И этот внезапный ужас… Внимательно следя за выражением её лица, я осторожно спросил:

— Что за страхи, Иоганна, маленькая глупышка?..

— Значит, всё ещё впереди, и мне вновь предстоит пройти через это! — прошептала она, по-прежнему обращаясь к самой себе. — О, теперь-то я знаю, что должно произойти!

— Ровным счетом ничего ты не знаешь! — засмеялся я, но смех мой безответно повис в пустоте; мне стало не по себе.

— Любимый, твой путь к королеве ещё не свободен, и стрелочник тут уже не поможет… Я… я сделаю его свободным!

Какой-то смутный ужас — даже не знаю перед чем — прошёл сквозь меня ледяной молнией. Не зная, что сказать, как завороженный, смотрел я на Яну. Грустно усмехнулась она мне в ответ. Кажется, я что-то внезапно понял — и словно оцепенел…

Снова сижу за письменным столом — Яне захотелось побыть одной — и, продолжая записи, пытаюсь разобраться в моих ощущениях.

Это что — ревность! Женская игра в осторожность перед лицом воображаемой опасности?

Я мог бы убедить себя, что в высказанном Яной желании отказаться от меня в пользу какого-то фантома — иллюзия? плод романтического воображения? — содержится какой-то скрытый, второй смысл. И я даже догадываюсь, в чём он заключается… Но где эта «Другая»? Кто она?.. Королева?! И кто послал мне видение Бафомета? Хорошо, назовём этот фантом высшей миссией, духовной целью, символом сокровенной жизни, который я, впрочем, до сих пор не могу до конца постигнуть, — не важно, и всё равно: что общего между бесплотной запредельной королевой и живой любимой женщиной?! Ибо для меня теперь очевидно, что я люблю, люблю эту женщину, зовут ли её Яна Фромон или Иоганна Фромм; она — моя награда, подарок судьбы, вошедший в мой дом вместе с наследством кузена Роджера, — так море после кораблекрушения выбрасывает иногда на берег бесценные сокровища…

С Яной я либо забуду о королеве, либо она, одаренная феноменальной способностью ясновидения, проложит мне путь в потустороннее… А если этот её фантом — княгиня Шотокалунгина? Ну, это вообще несерьёзно, просто смешно… Когда я так подтруниваю, полный уверенности в своём мужском превосходстве, передо мной вдруг возникает лицо Иоганны, серьёзный, непроницаемый взгляд которой, похоже, действительно видит цель — а что это за цель, я даже предполагать не могу. Мне кажется, у этой женщины есть какой-то определенный план, она знает то, о чём я и не догадываюсь… словно она — мать, а я… гм… я — не более чем её дитя…

Нужно многое наверстать. Придётся быть кратким: в этом водовороте жизни время, проведенное за письменным столом, кажется мне теперь почти потерянным…

Позавчера меня оторвал от писанины поцелуй Яны, неслышно подкравшейся сзади.

Она пришла выяснить какие-то хозяйственные мелочи… Видеть её в роли заботливой супруги, которая после долгого отсутствия вступает в свои законные владения, было до того странно, что я не удержался и слегка поддразнил её, она доверчиво и невинно рассмеялась. Руки мои сами тянулись к ней… Это несравненное ощущение материнской ласки… Внезапно, без какой-либо видимой причины, её просветленное нежностью лицо вновь стало отрешенным и застыло в той непроницаемой серьёзности, которую я уже не раз замечал у неё.

— Любимый, нужно, чтобы ты навестил княгиню.

— Что я слышу, Яна? — удивленно воскликнул я. — Ты сама отсылаешь меня к той самой женщине…

— …к которой ещё на днях тебя ревновала, не так ли, любимый?! — И она улыбнулась, но как-то рассеянно, словно мысли её были далеко.

Я ничего не понимал. Отказывался от визита: с чего вдруг? Кому это нужно?

Яна — это имя для меня как глоток свежего воздуха, как прозрачная родниковая вода из глубокого колодца прошлого, — Яна не уступала. Она приводила довод за доводом, выдумывая всё новые причины, одна другой наивнее: визит вежливости и т. д. Очевидно, Яне было важно — и даже в большей степени, чем это явствовало из её отчаянных попыток спровадить меня к княгине, — чтобы наши отношения с Асайей Шотокалунгиной не прерывались. В конце концов она даже упрекнула меня в трусости. Тут уж я не стерпел. Трус? Хорошо же! Если нужно оплатить старые счета Джона Ди или моего кузена Роджера, то я готов заплатить все до последнего геллера. Я вскочил и сказал об этом Яне. И тогда… тогда она соскользнула к моим ногам… и, ломая руки, зарыдала…

Всю дорогу у меня из головы не выходили эти странные метаморфозы Яны. Когда в ней оживает прошлое и она чувствует себя Яной Фромон, женой Джона Ди, во всем её существе появляется что-то покорное, заботливое, немного сентиментальное; когда же эта женщина становится Иоганной Фромм, от неё исходит какая-то непонятная сила, она — сама уверенность, определенность и… материнская доброта.

Погруженный в свои мысли, я не заметил, как вышел из города; и вот уже предместье, первые склоны, переходящие дальше в горные отроги… Вилла княгини Шотокалунгиной стояла на отшибе…

Лёгкое беспокойство коснулось меня, когда я нажал кнопку электрического звонка. С чего бы это? Беглый взгляд, которым я успел окинуть дом и палисадник, не заметил ничего необычного, что могло бы меня смутить. Дом как дом — такой же, как и большинство в округе; построенный лет тридцать назад, он, конечно же, сменил немало сомнительных хозяев — земельных спекулянтов. Княгине явно сдавали его внаём — ничем не примечательная вилла в маленьком, ничем не примечательном саду в предместье большого города, какую за известную сумму вам предложат в любое время года.

Щёлкнула дверная ручка. Я вошёл, в крошечном тамбуре меня уже ждали.

Свет, проникая сквозь матовый застекленный потолок, окрашивал лицо и руки слуги в бледно-голубой цвет с таким отвратительным синюшным оттенком, что мне стало не по себе при виде этого трупа в тёмной черкеске. Тип лица, несомненно, монголоидный. Веки сощурены так плотно, что в узких щёлках глаза едва различимы! На мой вопрос, принимает ли княгиня, ответа не последовало, лишь резкий, механический кивок, и тело со скрещенными по-восточному руками сложилось пополам в традиционном поклоне — такое впечатление, что кто-то невидимый стоит за этой безжизненной куклой и дёргает за веревочки.