Читать интересную книгу Раскаты грома - Уилбур Смит

– Шон Кортни принимает от правительства бывшей республики Трансвааль двадцать девять тысяч двести фунтов в погашение всех долгов и требований.

Он снова рассмеялся и принялся укладывать золото в кожаные сумки.

Повесив сумки через плечо, с дикими цветами в руках, Шон спустился с холма. Оседлал лошадь, навьючил сумки с деньгами на одного из мулов и вернулся к могиле Сола. Теперь он решил, что золото – дар не республиканского правительства, а Сола Фридмана.

Так принять его стало еще легче.

Наконец он сел верхом и уехал. Когда человек и его лошади превратились в ничтожные точки на огромной коричневой равнине, с юга налетел песчаный вихрь. Высокий столб нагретого воздуха, пыли и обрывков сухих листьев полетел к могилам под холмом. Казалось, он пролетит мимо, но он сменил направление и обрушился на двойной ряд могил. Подхватил оставленные Шоном цветы, высоко поднял их, измочалил стебли и широко разбросал по равнине.

Глава 71

Майкл нес за ним переметную суму – самую тяжелую часть багажа. Шон вышел из коляски и пересек тротуар, направляясь к конторе «Ледибургской банковской и трастовой компании».

– О! Полковник Кортни! – с воодушевлением воскликнула молодая леди в приемной. – Я скажу мистеру Паю, что вы здесь.

– Не беспокойтесь. Я сам передам ему добрую весть.

Ронни Пай тревожно поднял голову, когда дверь распахнулась и вошли Шон и Майкл.

– Доброе утро, Ронни! – жизнерадостно поздоровался Шон. – Вышли у тебя сегодня камни, или еще слишком рано?

Ронни осторожно встал из-за стола.

Шон выбрал из кожаной коробочки на столе сигару и понюхал.

– Сносная гадость, – сказал он и откусил кончик. – Пожалуйста, спичку. Ронни. Я клиент, забыл? Надо бы повежливей.

Ронни неохотно, с подозрением поднес огонь к его сигаре.

Шон сел и положил ноги на стол, удобно скрестив.

– Сколько я тебе должен? – спросил он. Этот вопрос обострил подозрения Ронни, и он посмотрел на сумку в руках Майкла.

– Ты спрашиваешь – сколько всего? Капитал и проценты?

– Капитал и проценты, – подтвердил Шон.

– Нужно посчитать.

– А ты округли.

– Ну, очень грубо будет… того… ну, не знаю… – Он помолчал. Сумка выглядела угнетающе тяжелой. Ее распирало, и видно было, с какой натугой Майкл ее держит. – Скажем, двадцать две тысячи восемьсот шестнадцать фунтов пятнадцать шиллингов.

Выговаривая сумму, Ронни почтительно понизил голос, как первобытный человек, называющий имя божества.

Шон снял ноги со стола. Наклонившись вперед, он взял документы, лежавшие на столе в стороне.

– Хорошо. Заплати ему, Майкл.

Майкл торжественно водрузил сумку на освободившееся место. Но когда Шон ему подмигнул, серьезность Майкла исчезла – он расплылся в улыбке.

Не пытаясь скрыть возбуждение, Ронни погрузил в сумку обе руки и достал два мешка из небеленой парусины. Развязал шнурок на одном мешке и высыпал золото на стол.

– Где ты его взял? – рассерженно спросил он.

– Нашел там, где кончается радуга.

– Здесь целое состояние, – возразил Ронни, снова запуская руки в сумку.

– Большая сумма, согласен.

– Но, но…

Ронни рылся в груде монет, пытаясь открыть тайну их происхождения, как курица роется в земле в поисках червяка.

Однако Шон целую неделю провел в Йоханнесбурге и еще два дня в Питермарицбурге, побывал во всех банках и везде обменивал небольшое количество крюгеровских монет на английское и португальское золото и золотые монеты еще полудюжины государств. Некоторое время Шон с довольной улыбкой следил за усилиями Ронни. Потом встал.

– Ну, нам пора. – Он положил руку Майклу на плечо и повел его к двери. – Остаток зачисли на мой счет, сделай милость.

С невысказанным протестом на губах, раздраженно кривя рот, Ронни Пай смотрел в окно, как «Акациевая ферма Лайон-Коп» поднимается в коляску, прочно усаживается, приветственно взмахивает кнутом и преспокойно уходит из его когтей.

* * *

Все лето на холмах Лайон-Копа раздавался стук топоров и песни сотен зулусов. Когда дерево падало в пене колышущихся ветвей, к нему подходили люди с ножами, срезали кору и увязывали ее в тюки. И каждый поезд на Питермарицбург увозил груз этой коры на фабрику, где ее обрабатывали.

Каждый проведенный вместе длинный день укреплял узы, связывавшие Шона и Майкла. У них выработался собственный язык, отличавшийся скупостью на слова. Без долгих обсуждений каждый из них взял на себя определенную сферу деятельности фермы. Майкл отвечал за состояние инвентаря, погрузку и доставку коры, документацию и заказ материалов. Вначале Шон проверял его работу, но, не находя никаких промахов, перестал. Они расставались только в конце недели: Шон по очевидным причинам отправлялся в Питермарицбург, Майкл по велению долга – в Тёнис-крааль. Майкл ненавидел эти возвращения домой, бесконечные обвинения Энн в неверности и ее рыдания. Но еще хуже было молчаливое осуждение на лице Гарри. Рано утром в понедельник, испытывая радость вышедшего на свободу узника, Майкл отправлялся в Лайон-Коп и слышал приветствие Шона: «Что с этими проклятыми рукоятками для топоров, Майкл?»

Только по вечерам у них высвобождалось время, чтобы поговорить, сидя на веранде дома. О деньгах, о войне, о политике, о женщинах и об акации; они говорили как равные, без ограничений – люди, работающие вместе ради общей цели.

Дирк тихо сидел в тени и слушал. Ему исполнилось пятнадцать, и свою не по годам развитую способность ненавидеть он всю обратил на Майкла. Отношение Шона к Дирку ничуть не изменилось – Дирк по-прежнему редко ходил в школу, всюду следовал за Шоном по плантациям и получал свою долю любви и даже строгости, но в отношениях Шона с Майклом он чувствовал угрозу своему благополучию. В силу юности и неопытности он не мог участвовать в вечерних беседах на веранде. Его редкие попытки вступить в разговор встречало снисходительное внимание, а после разговор возобновлялся так, словно Дирк ничего не сказал. И Дирк помалкивал – и в самых мелких и ярких подробностях представлял себе, как будет убивать Майкла. Этим летом в Лайон-Копе происходили постоянные кражи и неожиданные вспышки вандализма, и все они касались Майкла. Исчезли его лучшие сапоги для верховой езды; когда он захотел надеть свой лучший костюм, чтобы пойти на ежемесячные танцы в школе, оказалось, что тот изрезан; его охотничья сука родила четверых щенков, а всего неделю спустя Майкл нашел их мертвыми на соломе в амбаре.

В середине декабря Ада и ее девушки начали готовиться к встрече Рождества 1904 года. Двадцатого к ним в гости из Питермарицбурга приехали Руфь и Буря, и частые отсутствия Шона в Лайон-Копе заметно добавили Майклу работы. В доме на Протеа-стрит царила атмосфера тайны. На долгие обсуждения в личных комнатах Ады Шона не допускали; здесь придумывали свадебное платье, но это была не единственная тайна.

Было еще что-то, отчего все молодые женщины то и дело хихикали и находились в состоянии постоянного возбуждения. Подсматривая и подслушивая, Шон понял, что это как-то связано с рождественским подарком от Руфи. Но у Шона были другие заботы, и главная из них – жестокое соперничество за внимание мисс Бури Фридман. Оружием было огромное количество сластей, которые доставались Буре без ведома Руфи. Пони остался в Питермарицбурге, и Шону ценой умаленного достоинства и пятен травы на коленях приходилось заменять его. А в качестве награды он ежедневно получал приглашение выпить чаю с Бурей и ее куклами.

Любимая кукла Бури была сделана в виде девочки с настоящими волосами и большим безжизненным фарфоровым лицом.

Буря горько плакала, когда нашла эту куклу с разбитой на мелкие кусочки головой. С помощью Шона она похоронила куклу на заднем дворе Ады, а потом они оборвали в саду все цветы ей на могилу. Дирк мрачно наблюдал за похоронами. Буря полностью примирилась с потерей и так наслаждалась церемонией, что Шону пришлось выкопать куклу и начать все сначала.

Куклу хоронили четыре раза, а по саду Ады словно прошлась туча саранчи.

Глава 72

Рождество для Шона началось рано. Они с Майклом присматривали за забоем десяти больших быков для рабочих-зулусов, потом распределяли плату и подарки. Каждому мужчине – штаны и куртку цвета хаки, каждой из их жен – по две горсти цветных бус. Было много пения и смеха. Мбежане, по такому случаю вставший с постели, произнес речь глубокого драматического содержания. Неспособный прыгать на своих еще неполностью заживших ногах, он потрясал копьями и выкрикивал вопросы:

– Бил ли он вас?

– Ай-бхо! – хором звучал отрицательный ответ.

– Кормил ли он вас?

– Ихе-бхо! – Взрывное утверждение.

– Есть ли золото в ваших карманах?

– Ихе-бхо!

– Он ваш отец?

– Он наш отец!

Не следует все это воспринимать буквально, улыбался Шон. Он вышел вперед, чтобы получить большой глиняный сосуд с просяным пивом, который поднесла ему старшая жена Мбежане. Делом чести было осушить этот сосуд, не отрывая губ от края, и Шон, а потом и Майкл такой подвиг совершили. Потом они поднялись в поджидавшую их коляску, Мбежане взял вожжи – Дирк сидел с ним рядом – и отвез их в Ледибург.