спросил шаман, сунув Охтыру в руки деревянную ступку с пестом. – Растирай осторожно до самой мелкой пыли.
— Хочу ответов, – мальчишка отставил ступку в сторону, не собираясь заниматься какой-то ерундой.
— А зачем тебе ответы? – Аасор снова впихнул ему в руки ступку.
— Хочу понять, что происходит, – Охтыр понял, что придется тереть, и неохотно, лениво заработал пестом. – Мне все это не нравится.
— А мне очень нравится, – неожиданно сказал Аасор. – Все идет так, как и должно быть. Баяру давно пора было повзрослеть. Теперь – придется.
— А Карын?
— Карын… – старик помолчал немного и грустно сказал:
— В Карыне сидит демон, и имя ему – гордыня. Он очень похож на своего отца, только Тавегей со своими демонами сладил. Орха помогла, да… Я думал, что Илгыз сможет Карына усмирить, но она не справилась. Вот так-то. Знаешь, чем страшна гордыня?
— Нет, – почти испуганно прошептал Охтыр, не веря, что он вот так запросто может слушать крамольные вещи о хане.
— Гордыня – она как нить, на которую нанизываются черные бусины: ненависть, презрение, зависть, а потом – и ложь, и жестокость, и самые злые мысли и мечты. Как ты считаешь, Карын – хороший воин?
— Один из лучших.
— А победил бы он Баяра один на один?
— Не знаю, – Охтыр задумался, представив себе братьев рядом. – Карын сильный, он с тяжелым палашом. Может убить одним ударом. А Баяр – гибкий, ловкий. Не знаю.
— А Карын знает. Оттого он брата ненавидит и боится.
— Боится? Карын бесстрашен!
— Боится. Тех, кого не боятся – не ненавидят, поверь.
— А теперь Баяра нет, и Карын успокоился?
— Нет. Он умный. Очень умный. Баяр – есть. И у него есть его сотня, которую хан отпустил за сыном. И это Карына страшно бесит. Он как дикий зверь стал, на людей бросается. Не попадайся ему под ноги, вспомнит, что ты тоже в сотню был взят – пришибет ведь.
— Да как же это отпустил? – оторопел Охтыр. – Когда они сами ушли?
— А ты думаешь, Нурхан-гуай просто так себя связать позволил? Шум не поднял, Нарана на месте не прибил и вообще лежал смирно, отдыхал, да? А ведь Нурхан – побратим Тавегея, помнишь? Эти двое всегда вместе все дела обсуждают.
Охтыр молчал подавлено. Он все еще многого не понимал, но картина в его голове вырисовывалась странная, неправильная. Ведь по всему выходило, что хан Тавегей на сына не так уж и злится, и не такое уж страшное и наказание это. Даже, пожалуй, и не наказание вовсе, а испытание. Или – награда?
Сложно.
Поблагодарил шамана за науку, поклонился и вышел, задумавшись.
Сначала Охтыр очень злился и обижался, что Наран его с собой не взял, потом понял, что и не мог – Наран ему не отец и не брат. Мать бы, наверное, расстроилась, что сын ушел. Да и не воин он пока был, хотя на лошади скакать мог хоть до заката солнца, и стрелы его всегда попадали в цель. Но и сам знал, что сил в руках мало, да и убивать не выучен, и все же очень хотел сейчас быть рядом со своей сотней.
Теперь-то что? Оставалось ждать четырнадцати лет и идти в тысячу отца простым воином. Обидно. А еще мать заявила, что раз Охтыр теперь свободен, то делом пусть занимается: вон, стирать на речку пусть идет. Прополоскать одежды и ребенок может, работа хоть и утомительная, но несложная. Пришлось идти со всеми вместе к реке и работать, а мог бы сейчас скакать на коне, охотиться и биться с иштырцами. И невдомек ему было, что все войско Баяра сейчас занималось не менее тяжелой работой.
В стане же на реке были лишь женщины и дети, к которым отправили и Охтыра. Кто-то стирал, кто-то мыл посуду, а кто-то валял небольшие куски войлока тонкой работы: для одежды, для обуви, для украшения гэров. Работа это кропотливая, утомительная. Тут же войлок и окрашивали. В шерсть добавляли сыворотку, чтобы процесс шел быстрее.
Крупные же полотнища для покрытия шатров испокон веков делали мужчины, всадники. Зашивали шерсть в сырую буйволиную шкуру, привязывали веревки к стременам коня и катали по ровному травяному полю, пока войлок не сваляется. Со стороны это казалось почти игрой, весельем, и Охтыр завидовал тем, кто сейчас скачет, весело перекликиваясь, а не мнет комки овечьей шерсти покрасневшими озябшими руками.
Рядом с ним на корточках молча сидит первая красавица стана – Илгыз. Охтыр, да и все остальные знали, что она была подругой Баяра, а потом ушла в шатер к его старшему брату. Мальчишка сопел и гневно на нее косился: вот если бы она не ушла, то ничего бы этого не было. Не взял бы Баяр в жены эту чумную девку, которая всех обманула, ну зачем она ему нужна была бы – с такой-то женщиной рядом? И тогда его бы не выгнали прочь, как приблудившегося пса.
— Что ты тут забыла, женщина? – раздается над головами валяльщиков громкий густой голос. – Ты разве не должна смиренно ждать мужа в шатре?
Илгыз тяжко вздыхает и поднимается на ноги, являя всему миру уже довольно заметный живот.
— Я работаю, Карын, – четко и холодно отвечает она. – Мне нужны будут новые одежды на зиму. И для ребенка своего хочу сшить покрывало.