– Чем мы обязаны столь нежданной радости вашего визита, владычица?
Глаза Беатрикс были угрюмы.
– Соскучилась, может, – сказала она сварливо, пряча губы в спущенный на шею кагуль, – свиту я в Хааре оставила. – Она повернулась и направилась в крепость.
– Ну, где вы тут устроились? – и позвала привезенного уродца:
– Ансо, за мной.
Гйрш шел с ней рука об руку, что-то объясняя, а Таббет отстал, внезапно поняв, что сказать ему особо нечего и что, видимо, случилось нечто, после чего еще долго нельзя будет говорить с ней по-человечески.
Верхние покои были полны вещами – к привычным обиходным прибавилась военная амуниция, по всем углам мерцало оружие, сваленные в кучу доспехи, пахло кожей, свечами, было холодно, потому что никто не следил за топкой каминов. Ворвавшаяся беда уничтожила неспешно протекавшую в этих стенах жизнь, но остатки ее таились по углам в виде резных низких лавок, треножников для свечей, подставки которых были инкрустированы перламутром. Со стен свисали серебристо-зеленые гобелены с изображениями рыцарских подвигов.
– Тут есть какое-нибудь женское платье?
– Сожалею, только этаретское.
– Не белое и не зеленое.
Королева склонилась над столом, близоруко вчитываясь в бумаги. Десятки имен, узкие столбцы спешно снятых показаний. У дверей грохнуло, и она, вскинувшись, схватилась за тесак возле пояса – но это сервайрские лучники приволокли по приказу Ниссагля громадные узлы с одеждой.
Одежда пахла болотом. В, основном – тонкая, льняная, с выпуклым причудливым шитьем, в которое были вплетены оберегающие руны. Попадались и тяжелые, как бы чешуйчатые платья с длинными однобокими подолами, которые полагалось драпировать. На лифах мутно отсвечивал жемчуг.
Беатрикс нашла бледно-шафранную тогу, украшенную тонко искрящимся золотым узором. Ее и надела, стоя босиком на шкуре медведя. Сверху набросила взятое у Гирша распашное одеяние на меху.
– Можно теперь войти? – Ниссагль с трудом удерживался в рамках дозволенного.
– Войди. Войди и расскажи мне, как дела.
– Дела недурны, ваше величество. Беатрикс уныло кружила по комнате.
– Что же у тебя здесь и прилечь негде? Я устала. Ты где ночуешь?
– Я вообще не сплю. Сейчас прикажу принести ложе.
– Они Бог весть сколько провозятся. Не надо. Устала от грохота. Рассказывай дальше.
– Итак, я считаю, что все идет хорошо. Мы взяли Оссарг быстро и без кровопролития. Захватили всех и ждем вашей воли.
– Так… А что это я слышала насчет туч и наколдованного дождя? Вы ведь ночью под дождем брали стены, хотя всякая порядочная война должна происходить днем и в хорошую погоду, как гласят рыцарские правила.
– Я счел возможным отступить от рыцарских правил, тем более что несколькими параграфами ниже в них предусматривается неисчислимое количество убитых и раненых воинов, а это никому не нужно. А дождь? Ну мало ли о чем болтают вилланы в корчмах. Это не колдовство. Дым утяжеляет тучи, вот они и проливаются. Для этого подбирают дрова самых обыкновенных деревьев, только в особом соотношении. Это какая-то природная закономерность, и мы используем ее, не совсем понимая действие. Когда-нибудь ученые это выяснят, если меньше будут ломать головы над тем, как из дерьма сделать золото.
– Ладно, мы отклонились.
– Да я, собственно, все рассказал. – Он упорно избегал ее титуловать, говоря почтительно, хотя и вольно.
– А что Комес Таббет, как он тебе?
– Вообще-то не совсем в моем вкусе, но к делу это не относится. Он выказал государственный ум. Ведь общепринято, что мир лучше, чем война. Так вот, он пытался кончить дело миром. Как он их увещевал! Говорил, что мир изменился и благородство ныне измеряется верностью государыне, что государство должно быть сильным, ибо соседи все в силе, и им нужно противопоставлять такую же силу, если не большую. Богом их стыдил, говорил, что, мол, если хотите сохранить ваши обычаи, государыня не будет вам помехой. Все разъяснил, как есть, и про войско, и почему вилланов освободили, и почему налоги такие. Очень умно говорил, очень понятно. Я даже пожалел, что они не сдались и его слова пропали втуне. Потому что сам дьявол его заслушался бы. Но они оказались упрямее дьявола, причем – никого из Высоких, Чистые только. Эти, впрочем, еще хуже. У них, кроме происхождения, вообще ничего за душой.
– Это хорошо, что они не сдались. – В этаретской одежде Беатрикс выглядела непривычно, в ней проявилось что-то хищное, какая-то непреклонная внутренняя жестокость, для которой не находилось больше никаких государственных пояснений. Губы ее подрагивали:
– Если бы они сдались, мне было бы сложнее предать их смерти, как я намереваюсь поступить.
– Всех казнить? Но это… сотни! – Ниссагль, словно в поддержку своих слов, скользнул глазами по бумагам.
– Не хочешь ли ты сказать, что подобрел? – Издевка, но с каким-то горестным смешком, прозвучала в ее голосе, и Гирш с ужасом понял, что издевается она не над ним, а над собой:
– Знаешь, как меня зовут в Святых землях? Кровавая Беатрикс. Так-то.
– Кто? Кто посмел? – Он оказался перед ней, вращая расширенными от негодования глазами.
– Кто? Эринто, конечно. Ты был прав тогда в постели. Не ему рассказывать мою историю. Нет. А еще говорил, что любит. Дурак.
– Боги-вседержители! Неужели на этой земле мы не можем прикончить полтысячи недоумков! – Ниссагль оскалился, тряся головой.
– Ты про кого это сказал «мы»? – спросила королева, а улыбка, недобрая улыбка уже змеилась в углах ее губ. – Мы… Хотя пусть будет так. Но какой дурак, какой он дурак… У меня даже нет на него зла… Так, докука какая-то. Наговорил мне глупостей, а потом по холмам бегал, меня искал. А я в кустах сидела. И смеялась. – По тому, как она произнесла «смеялась», он понял, что она, скорее, там плакала или исходила бессильной бранью, но только не смеялась, не улыбалась даже.
– Я ему отомщу. Погоди, разберусь с Оссаргом, я ему сыграю шутку.
– Да ну его. Я думаю, ему без нас достанется. Кто в меня влюбляется, добром не кончает.
– Я тоже люблю тебя.
– Я думаю, с тобой обойдется. У тебя любовь какая-то… другая. Ладно. Кстати, Гирш, со мной тут приехал один маленький, вместо шута. Его хотели повесить. За острый язык. Теперь хозяин висит вместо него. Так вот, он, наверное, забился куда-нибудь со страху. Позови стражников, пусть покличут этого бедолагу. Его Ансо зовут. Это потом, не сейчас, Гирш. – Видя, что Ниссагль готов вскочить, Беатрикс его удержала. Из камина вырвался язык пламени – видно, в трубу занесло ветер. «Моя принцесса…» – угасающим перезвоном пронеслось и затихло в голове.
ЧАСТЬ 2
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});