– Но ведь что-то можно сделать? Я не хочу погибать! Я не хочу гибели своих детей! Моей страны!
– «Я», «мое», – горько передразнивает меня Гор. – О чем с ней говорить? Она и слов-то других не знает.
Мои глаза гневно сверкают. Я смотрю на Тота, в чьих руках злополучный папирус, на Аммат, довольно разевающую пасть. Мое имя не впишут в папирус и люди забудут обо мне. Я отправлюсь в преисподнюю, где буду пребывать в муках и страданиях. Я погубила будущее своих детей и своей страны. Но ведь если я здесь, в Зале Двух Истин, значит, еще можно что-то исправить! От напряжения, отчаяния, обреченности и горя, обрушившихся на меня, я на мгновение закрываю глаза.
…Кто-то берет меня за руку. Я открываю глаза и удивленно осматриваюсь. Меня окутывают тьма и звезды.
– Я люблю эту тишину, – ласково говорит женщина необыкновенной красоты.
Я с завистью рассматриваю ее. Гордое открытое лицо, брови вразлет, прямой нос, красивые чувственные губы, волевой подбородок.
– Кто ты? – восхищенно спрашиваю я.
– Нефертити, что означает «Прекраснейшая из женщин».
Я пораженно смотрю на проклятую царицу.
– Что ты здесь делаешь?
– Живу.
Я невольно оглядываюсь на беломраморный дворец. Нефертити грустно улыбается.
– Они даже не впустили меня в Зал Двух Истин, – в ее голосе слышится давняя боль и отчаяние.
– Почему?
– Я обидела их.
– Чем? Я только что неподобающим образом разговаривала с ними: нагло и вызывающе. И они выдержали меня.
Нефертити улыбается мне, как глупому и непонимающему ребенку.
– Я сказала нашему народу, что их нет.
– А что тогда есть? – удивленно спрашиваю я, уже вспомнив рассказ Нефтиды о проклятой царице и прекрасно зная, что все боги Кемета находятся сейчас в беломраморном дворце.
– Единственный бог всего сущего – Атон.
– Солнце?
– Да.
– И что народ?
– Не поверил мне.
– А Тот вписал твое имя в папирус?
– Не знаю.
– И только поэтому тебя не впускают в Зал Двух Истин?
– Не только. Я погубила страну, ввергла народ в нищету и хаос, из-за меня пострадали и стали несчастными тысячи людей.
Я невольно прячу глаза. Как же похожи наши судьбы! Неужели и меня после смерти назовут проклятой? Не хочу! Мне становится холодно. Я оглядываюсь вокруг. Здесь вечная ночь и одиночество. Страшное наказание…
– Как ты живешь здесь?
Нефертити смотрит в черную даль. Ее глаза печальны, а уголки губ дрожат. Как же она скучает по Нилу и солнцу!
– Когда все пройдено, самое страшное становится легким и простым.
Я отпускаю ее руку и возвращаюсь в беломраморный дворец. В Зале Двух Истин стоит тишина. Боги ждут. Я подхожу к золотому трону Осириса. Мы долго смотрим друг на друга. Человек и бог, женщина и мужчина. Горькое раскаяние за содеянное зло и совершенные преступления овладевают моей душой. Чаши весов начинают колебаться. Но я никогда не буду в Полях Камыша – рай не для таких, как я. Вся моя семья пребывает в преисподней, потому что никто из нас не сумел пресечь зло. А ведь каждый из нас слышал в детстве старую египетскую сказку о том, как зло можно победить добром.
Я плачу. Но в этот момент мне жалко не себя, а те возможности, которые были у меня для исправления ошибок и которые я упустила.
Ко мне подходит Исида.
– Смотри, твое сердце и перо Маат уравновесились.
Я улыбаюсь сквозь слезы.
– Но я все равно не могу произнести древнее заклинание, чтобы попасть в Поля Камышей?
– Не можешь, – грустно отвечает Исида. – Но Тот впишет твое имя в папирус. Свою жизнь ты прожила не зря.
На душе у меня горько и тоскливо.
– По крайне мере, в преисподней ты встретишь много знакомых лиц, – пытается шутить Гор.
Я киваю головой. Что верно, то верно.
– Осирис, – обращается Исида к своему мужу, – позволь ей напоследок увидеть любимого! Ведь им есть что сказать друг другу!
Я вздрагиваю. Неужели… Неужели мне позволят? Милая, добрая Исида, только она и понимает, каково это – хоронить любимого и жить без него. Слезы застилают мне глаза. Но я вижу, чувствую, он здесь… рядом…
Цезарь крепко обнимает меня.
– Здравствуй, родная.
Я отстраняюсь и заглядываю ему в глаза. Этот вопрос… Этот страшный вопрос мучает и терзает меня долгие годы.
Цезарь улыбается – мягко, ласково.
– Ты злишься на меня? – спрашивает он.
Я киваю головой.
Он опять обнимает меня.
– Эх, любимая, без меня ты не смогла бы удержать Римскую империю, не женское это дело.
– Почему? Я же правлю Египтом!
– И в итоге его погубила.
Я тяжело вздыхаю. Как мне жить с этим вечным укором?
– Я не хотел рисковать ни твоей жизнью, ни жизнью нашего сына.
– Поясни?
– У меня усилились припадки падучей.
Я всплескиваю руками.
– Я же говорила тебе, просила вызвать знатока вещей!
– Он бы мне уже не помог. И когда я узнал о заговоре…
– Ты о нем знал?
Я изумленно смотрю на Цезаря.
– Конечно! Ведь у меня были самые лучшие доносчики и шпионы! Я даже знал, что Антонию предложили убить меня, но он отказался.
– Не хочу о нем вспоминать.
– И тогда я подумал: лучше умереть в зените славы и могущества сейчас, чем через два-три года в немощи, став посмешищем для своих врагов. Я позволил заговорщикам делать свое дело. И поступил совершенно правильно! Ведь люди помнят меня как великого Цезаря! А не как дряхлого и немощного паралитика. Ты как царица должна меня понять.
– Я понимаю.
Обида, терзавшая меня все эти долгие годы, наконец-то покидает мое сердце. Мне становится легко.
– Получается, что моя борьба с Октавианом была напрасной? И я все равно ничего бы не смогла изменить?
– Не совсем. Ты показала миру, на что способна женщина. А благодаря ошибкам многое поняла. Но не печалься, любимая, мы теперь всегда будем вместе. Если вспомнят обо мне, обязательно вспомнят и о тебе.
Я иду с Цезарем по зеленой молодой траве, стрекочут кузнечики, воздух пьянит ароматами. Мне легко и хорошо, мои мысли ничем не омрачены. Я раскидываю руки, и свобода, впервые коснувшаяся моего сердца, исторгает из меня радостный крик. Я поднимаю руки к солнцу, к животворящему Атону, Ра, Амону – как же много имен у одного бога! – и древнее заклятие вырывается из моей души:
– Я чиста! Я чиста! Я чиста!
22
Весть о смерти Клеопатры застала Октавиана в усыпальнице Александра Великого. С завистью и восторгом он смотрел на мумию, лежавшую в саркофаге. Цезарь так и не сумел превзойти Македонского, так может у него получится? Октавиан коснулся пальцами плеч, рук великого воина… Мумия, конечно же, не могла отразить былую красоту и величие непобедимого воина мировой империи и все же… прикоснуться… к легенде… Слегка дрожащими пальцами Октавиан погладил лицо Македонского, и в этот момент – бывает же такое! – его рука дрогнула и у мумии отломился кусочек носа. Октавиан резко выпрямился, украдкой бросив взгляд, не видел ли кто этого бесчинства. Меценат с интересом рассматривал росписи на стенах, а остальные явно скучали у входа. Облегченно вдохнув, Октавиан незаметно спрятал кусочек мумии в складках туники. Чтобы скрыть свое преступление, он решил самостоятельно задвинуть крышку саркофага. За спиной раздался кашель. Консул вздрогнул от неожиданности и обернулся.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});