Она засуетилась куда радостнее. И даже стала фальшиво напевать что-то про холодный айсберг в океане…
Эд отвернулся от нее с отвращением и присел на корточки рядом с Никой, которая продолжала речитативом со слабой улыбкой не вполне здорового человека:
- Красавец… Почти как в атласе, только красных точек больше. Наверное, неделю уже цветет…
К этому времени выгрузка завершилась, и фургон, неожиданно громко взревев, умчался в густеющие сумерки, издали рассекаемые синими искрами молний. Остававшиеся на тротуаре горшки поплыли по одному в крепких мужских объятиях под крышу унылого магазинчика…
Продавщица вышла и принялась запирать дверь, долго и мучительно громыхая ключом, матерясь сквозь зубы.
Ника вдруг оглядела улицу - будто проснулась от долгого, но приятного сна. Посмотрела вновь на последний горшок, стоявший перед ней, схватила его и ринулась к продавщице.
- Подождите! Вы забыли! - страх, что это совершенство окажется холодной ночью на улице, мешался в ее голосе с болью от предстоящего расставания.
Женщина обернулась с многоопытной усмешкой.
- А это - ваш, девушка, - и, помахав на прощание Эду (ответного жеста, конечно, не последовало), исчезла за углом.
Ника растерялась.
- Он же замерзнет… - но к концу фразы уже поняла.
Улочка огласилась криками счастья, от которых несколько запоздалых голубей снялись с насиженного места с коротким возмущенным клекотом…
- Правда? Правда-правда?
- Правда.
- Насовсем?
- Насовсем.
- Но это же жутко дорого!
Улыбка.
- Поверить не могу, что держу его в руках! И отдавать не надо!
- Я же обещал, что это будет самый лучший день, - опять улыбка.
Она несла цветок едва не в половину себя ростом до самой машины, отказываясь доверить его Эду. Обнимала страстно и предельно осторожно, как мать - новорожденного, как ребенок - любимую игрушку во сне…
Эд было подумал везти его в багажнике, но от одного предположения Ника побледнела до зелени. Ее нижняя губа предательски задрожала. И он, обреченно вздохнув, стал устраивать их вместе на заднем сиденье…
Оставалось лишь закрыть дверцу, как вдруг из салона донеслось тихое:
- Эд…
Он склонился к проему, согретому сиянием ее волос.
Застенчиво - то пряча глаза, то глядя с внезапным пылом, она выдохнула: «Знаешь, я сейчас так счастлива!» - и впилась в него порывистым, пьянящим поцелуем…
Все, последовавшее далее, подтверждало старую житейскую истину: благодарная женщина - щедрая женщина.
Она начала раздеваться еще в прихожей, одновременно продвигаясь в сторону спальни, оставляя за собой соблазнительную вереницу кружевных улик. У Эда дух захватывало от мягких покачиваний ее бедер, освобождавшихся из тесного плена очередного маленького шедевра… Трусики он стащил сам, опустившись за ней на колени и заставив ее чуть наклониться вперед - так, как он любил.
Вначале они не добрались до спальни. Потом добрались… Он плохо помнил.
Во время недолгого перерыва цветок перекочевал из прихожей в спальню - на тумбочку возле ее изголовья. И Ника, обнаженная, склонилась к нему, поливая и что-то нежно шепча…
Она была так хороша, что у Эда заломило в висках!
Он ласкал ее теплые, облитые светом ноги и щурился от нестерпимого сияния последних лучей, сливаясь с ним, погружаясь в его жаркую бездонную глубину…
Каким-то образом они все же очутились в постели. Одна рука Ники свисала с края, лаская листок. Она засыпала, но сквозь полудрему то и дело прорывалось бормотание:
- Я его полила?
- Полила. Спи…
- Угуммммм… Эд…
- Что?
- Спасибо…
- Спи.
Она ерзала на его руке, устраиваясь поудобнее, подкладывала ладошку под ухо. И тут же опускала ее ему на грудь, гладила…
- Эд…
- Что?
- Знаешь, я сегодня так счастлива… Никогда не была так счастлива… - Мирное сопение. А потом опять шевеления - легкие, как касание осыпающихся лепестков. - Я так счастлива, Эд… - сладкий умиротворенный вздох, заставивший его улыбнуться - в который раз.
«Интересно, сколько она еще это повторит, пока не уснет на полуслове, - думал он, - один, три? Или может?…», когда до его слуха донесся затухающий шепот: «Так счастлива… что могла бы… умереть».
Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Вдох…
Глубокое, спокойное дыхание. Даже дети не спят так крепко.
Вдох. Выдох. Вдох…
В этом ритме живет весь мир, покачиваясь, вздымаясь и опадая, как синусоида, - вечный закон, непреложная последовательность, математическая красота. Что бы ты ни делал, она не изменится ни на йоту…
Он долго лежал, думая о чем угодно: о стране, в которой рос этот дурацкий цветок, о животных, которые встречались ему там, в джунглях… А может быть, он, выращенный в изолированной лаборатории, вообще увидел мир впервые сегодня вечером и теперь счастлив, что будет жить у такой хозяйки…
Счастлив. Да. На этой мысли Эд споткнулся.
Он с предельной осторожностью вытащил затекшую руку - миллиметр за миллиметром - из-под Никиной шеи. На мгновение показалось: она неизбежно проснется… Но нет, только зашевелилась и перевернулась на другой бок, опять прилежно засопев.
Он поднялся с кровати. Постоял минуту, уставившись пустым взглядом в стену… Тихо оделся. И вышел в прохладную пахнущую дымом темноту…
Падший ангел - сын греха
Ночной город развернул свое полотно - привычно яркое, обыденно-порочное: «ночные бабочки» всех мастей на условленных перекрестках, громкие компании случайных собутыльников, красные дуги окурков, покидающих окна дорогих авто, где вместо кукол - женщины с холодными глазами…
Когда-то и Эд находил удовольствие, кружа на этой беспечной орбите, - молодящийся повеса в поисках приключений. Но сейчас… Полночная жизнь (такая манящая прежде!) стала тягостной, насквозь фальшивой. Не оттого ли, что его главное приключение - почти позади?
Было страшно поверить в это. Но старая подруга - бессонница уже таилась под бархатом полузакрытых век…
Казалось, он вновь в лабиринтах Doomа. Долгое, неподдающееся подсчету время сидит у экрана, напряженно отслеживая, как ломается каждый квартал, каждый угол, как из темноты подворотен щерится смерть, а на панели мелькают проценты ускользающей жизни… Вот только вместо винчестера - глупый бублик руля.
Небо висело тяжелым, каменным сводом. Бурлящие лиловым огнем облака задевали верхушки высоток, вызывая страх у редких прохожих и окончательно отбивая желание покупать квартиру на последнем этаже. Ветер подхлестывал их обломленными ветками, мусором, первыми крупными каплями. Рвал золотистые кроны деревьев - все злее, уносил волшебное украшение города по мрачным каньонам улиц…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});