Читать интересную книгу Бешеные псы - Джеймс Грейди

— Только разок.

— А клерк?..

— Посетителей не было, он уже начал уборку. Я сказал ему, чтобы заполнил формуляр о возмещении убытков.

— А что, если он кому-нибудь сообщит?

Рассел отвернулся от окна. Глаза его горели.

— А ты бы сообщил?

На «порнодворец» опустилась тихая ночь. Мы выглянули в окно.

— Ушки на макушке, — сказал Рассел.

48

Полночь. Одно тиканье стрелки разделяет «сегодня» и «завтра».

Мы шли по выкрашенному в цвет лайма коридору второго этажа нашего мотеля, который находился на расстоянии броска гранаты от границы Мэриленда и Вашингтона, округ Колумбия.

Рассел. Я. Вереница закрытых дверей.

— Что мне больше всего нравилось в сценах слежки в кино, так это то, что всегда что-нибудь происходило, — сказал Рассел. Ковер поглощал звуки наших шагов. — Герой всегда видит, что творится.

— Что толку от героя, который не знает, что происходит? — спросил я, чувствуя, как кофеин из бутылки холодной колы, которую я держал в руке, бодрит мои истрепанные нервы.

Рассел уставился на меня.

— Но ты же внутренне сочувствуешь герою, который не знает, что происходит?

— Полагаю, да, — ответил я.

— Ну конечно, ты полагаешь.

Рассел остановился у двери «2J». Табличка с надписью «НЕ БЕСПОКОИТЬ» висела на круглой, под золото, дверной ручке, ее двойники висели на следующих двух дверях.

— Это наша с тобой. В следующей Зейн с Эриком, а в последней, у стены — Хейли с блондинкой.

— Ее зовут Кэри.

— А мне без разницы. Учитывая трясучку Эрика, Зейну лучше было бы спать одному. Эрик уже, наверное, свернулся в ногах у Хейли. Это мне на руку. Теперь блондинка за нами с тобой.

Дверь открылась, и Хейли выглянула в коридор. Прижав палец к губам, она подала нам знак: все чисто. После чего скрылась в комнате и закрыла дверь.

— Ты правда хочешь сторожить?

Рассел отпер нашу комнату, дал мне ключ.

— Кому-то же надо.

— Черт. Везет мне. Можно поспать целых четыре часа.

— Разбуди Хейли и Эрика в пять, отвези на пост, возвращайся и ложись. Перед уходом разбуди Зейна, чтобы он караулил, пока остальные спят.

Рассел кивнул и как-то странно печально улыбнулся.

Замок щелкнул, и дверь в комнату, где одна из двух кроватей дожидалась меня, закрылась. Я повесил на дверную ручку раскачивающуюся табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ».

Холодильник для льда в дальнем конце коридора глухо звякнул металлом.

Как бы я ни устал, это было все же лучше, чем сидеть. Проходя по коридору к окнам в дальнем конце, я легонько дотрагивался пальцем до табличек «НЕ БЕСПОКОИТЬ», и они начинали раскачиваться. Дойдя до конца, откуда начиналась лестница, ведущая вниз, я оглянулся: таблички висели неподвижно. Словно я и не проходил мимо.

За окнами стояла ночь. С одной стороны виднелись массивные возвышенности, выросшие вокруг этого мотеля, построенного в те времена, когда через двадцать минут езды от Белого дома вы уже оказывались за городской чертой. Через другое окно был виден незастроенный участок, полого поднимавшийся к метро и наземным поездам. За ними вздымались офисные здания, испещренные огнями: там работали уборщицы или трудоголики. Редкие желтые фары, как пара глаз, проплывали по улицам. В самом начале двадцать первого века занимавшаяся вымогательством команда снайперов уложила ни в чем неповинного человека в пяти кварталах отсюда. Это рассказал Расселу портье. Но копы схватили этих заезжих киллеров, так что нам приходилось беспокоиться только о снайперах, которые знали нас в лицо.

Я сделал большой глоток холодной коки и посмотрел на часы: четыре минуты первого. Если я подобрал правильные пенни, то меньше чем через четыре часа смогу рухнуть на постель и уснуть живым.

Бутылка в моей руке дрожала. Не кофеин был тому виной. И не ночная прохлада.

Неужели остальных тоже трясет? Завтра седьмой день, как мы не получаем лекарств. Не считая нашей нью-йоркской контрабанды.

Зейн предсказывал, что мы продержимся только семь дней.

Я видел, как возвращаюсь по бледно-изумрудному коридору мотеля. Как в кино.

Первая табличка качнулась, потревоженная моим возвращением.

Там, внутри, была Кэри. Вместе с Хейли. И может быть… Я приник ухом к дереву этой старой двери. Да, старое дерево слегка подрагивало от самого сильного звука — мужского храпа: Эрик; впрочем, его сонные рулады перемежались женскими вздохами, это давало мне основание надеяться на то, что они сладко спят.

Вторая табличка «НЕ БЕСПОКОИТЬ» дрожала еще до того, как я приблизился к ней. Мне не было нужды специально прислушиваться к доносившимся из-за старой двери приглушенным звукам. Зейн. Сколько лет в Мэне он боролся со своими кошмарами! Вот и теперь там продолжалась эта одинокая битва, скрипела кровать, в коридоре были слышны мучительные «Нет! Нет!» и нечленораздельное бормотание. Единственное, что я мог сделать, — это пройти мимо. Надеюсь, он преодолеет ужасы этой субботней ночи.

Третья табличка «НЕ БЕСПОКОИТЬ». Слишком поздно. Рассел уже был там.

Иди. В другой конец коридора. Встань часовым окон, глядящих во тьму, и запертых дверей. Руки трясутся. Но я знал, где я и что происходит, и это позволяло мне притворяться, что все это понарошку, как в кино.

Теперь в любую минуту зажгутся огни.

49

Клерк со щетиной на лице, что сидел за кассой «КОЙОТОВ», подождал, пока уймется звонок и я войду в его владения вместе с утренним солнцем.

— Это что? — спросил он.

— Кофе.

Я кивнул на белый бумажный стаканчик, который взял с серого картонного подноса, где стояло еще четыре таких же стаканчика. С потолка за мной свисал телевизор с огромной дырой в экране, крест-накрест заклеенной черной лентой.

— Продается в бутике вместе с горячим молоком, стоит столько же, сколько горсть патронов.

— Мог бы и мне захватить. — Кофейный аромат заставил его принюхаться, шмыгнуть носом.

— Мог бы — это сослагательное наклонение, — сообщил я, подходя к занавешенной лестнице.

Парень ничего не сказал, пока я не ступил на лестницу, и только тогда скрипуче произнес:

— Объясни, чего это.

Вместо объяснений я поднялся наверх, где меня уже поджидали Хейли и Эрик.

— Спасибо, — сказала Хейли. Потом кивнула в сторону окна. — По воскресеньям утром все медленно раскачиваются. Негр-управляющий появился около шести. Триш ввалилась в девять двадцать две. Поздновато. До трубы никто не дотрагивался.

Эрик сидел с чашкой кофе в руках, наблюдая за нами.

— Порядок, дружище, — сказал я ему. — Пей не спеша.

Эрик кивнул. Конвульсивно улыбнулся. Стал мелкими глоточками прихлебывать дымящийся кофе с молоком.

— Как спалось? — спросил я. — Я знаю, что ты перебрался к Хейли и Кэри. Зейну, наверное, потребовалась отдельная комната, особенно с его кошмарами.

Лицо Эрика приняло глубокомысленное выражение. Он даже открыл рот, чтобы что-то сказать.

— Эрик, принеси пончики, — оборвала его Хейли, — может, Виктор захочет.

Эрик послушно отошел на пять шагов.

Хейли тем временем обратилась ко мне:

— Когда Рассел привез нас, работала только круглосуточная пышечная на углу. Спасибо за хороший кофе. Где остальные?

Эрик вручил мне кулек с пончиками. Я взял шоколадный.

Мы смылись из комнаты, так что горничные, наверное, подумали, что у нас семейное собрание. Наша команда в прачечной самообслуживания. Они могут устроить постирушку и слоняться у всех на виду, оставаясь невидимыми.

— Эрик, — сказала Хейли, — ты до сих пор еще не был в туалете. Пойди умойся.

Не сказав ни слова, Эрик покинул нас, удалившись в маленький туалет рядом с черной лестницей.

Хейли намеренно отослала Эрика, чтобы тот не слышал, о чем мы говорим, поэтому я спросил:

— Как он?

— Держится… еле-еле. На любой шум реагирует крайне болезненно. Слишком много приказов, слишком много возможностей, слишком много голосов кроме наших и его собственного, идущего из глубины. Держаться за свою личность становится ему все тяжелее.

— Он никогда не будет свободен, — сказал я. — Ты это знаешь.

Хейли потупилась.

— Я надеялась, что, когда он выберется оттуда, прежде чем я умру, мне, может быть, удастся помочь ему стать сильнее, чтобы однажды…

— Это его лучшие, пусть и немногие дни. С тобой.

Глаза Хейли затуманились.

— Вы все знаете, что у него блестящий ум, но много сделать он не сможет. Кто он — идет от его сердца. Из самой сути его натуры. Наша природная суть всякий раз настигает нас. А его природная суть — в любви. Чистой любви. Неколебимой любви, готовой на самопожертвование.

— Поэтому он служил своей родине как шпион.

— Да. И его природная суть отдала его в руки идеального истязателя, в идеальный частный ад. Словно и нет самосознания. Словно и нет высшей справедливости.