поднялись, когда я увидел что двери лифта открываются, и оттуда спокойно вышла девушка в чёрной кожаной куртке и камуфляжных брюках. В левой руке она сжимала револьвер, а в правой армейский нож, с лезвия которого на пол капала кровь.
— Назад, — успел бросить я, буквально вталкивая Человека с билборда в мастерскую и бросаясь навстречу Рекозе. Шансов на то, чтобы схватить пистолет убийцы до того, как она меня пристрелит было не то чтобы мало. Их вообще не было, но я не знал что ещё делать.
Шаг, но Рекоза только расплывается в улыбке. Второй, и она поднимает ствол на уровень живота. Этого уже достаточно для выстрела, но девушка не стреляет. Шаг, и револьвер на уровне глаз убийцы, шаг, и дуло смотрит мне в лицо. Шаг и выстрел. Пороховая гарь и облако дыма застилают мне взор, но я уже прыгнул вперёд, так, чтобы врезаться плечом в живот убийцы и сбить её с ног. Вместе мы валимся на пол, револьвер отлетает к стене, армейский нож входит мне в живот. Я кричу, надеясь что Рекоза не попала ни в почку, и в печень. Бью её по лицу левой рукой, правой пытаюсь выломать её кисть так, чтобы она выпустила нож. Рекоза оказывается невероятно сильной, сильнее чем я мог себе представить. В глазах у меня темно, в ушах стоит эхо от выстрела. Девушка отвешивает мне удар слева и я сваливаюсь с неё, лишь чудом не упав боком на торчащий нож. Рекоза поднимается на ноги, я отползаю в сторону лежащего на полу пистолета. Рот убийцы открывается, и она что-то говорит, но я не слышу что. По какой-то причине, кровь у меня на лице.
— Я ведь не за тобой пришла, Серёжа, — наконец-то доходят до меня слова девушки. — Вы с Олежей мне нравитесь.
Я тянусь к револьверу, но кажется что двигаюсь в тазе с густым киселём. Когда мои пальцы сжимаются на рукояти пистолета, Рекоза уже выбивает с ноги дверь в мастерскую и исчезает внутри. Начальник появляется в коридоре, сжимая в руках хороший, современный дробовик. С электронным счётчиком патронов, пистолетной рукоятью и магнитным щитком сбоку. Мне смешно от мысли о том, что начальник скорее всего не успел прийти мне на помощь вовремя, слишком долго провозившись с сейфом. Опираясь о стену я встаю. Армейский нож по-прежнему торчит у меня из бока, кровь заливает глаза. Хозяин вбегает в мастерскую и через секунду вылетает оттуда, врезаясь спиной в стену и оседает без чувств. Дробовика у него в руках уже нет. Рекоза спокойно выходит обратно в коридор, в левой руке держа ствол, секунду назад принадлежавший лежащему на полу великану, а в правой Кирилла Кобзаря. Она держит парнишку за горло и совершенно спокойно проходит мимо меня, к большому окну в конце коридора. Я направляю пистолет в спину Рекозе, хотя мои руки и дрожат.
— Я же сказала, что пришла не за тобой, — холодный голос убийцы доносится до меня словно из бутылки. Из разбитой бутылку воткнутой мне в лицо. — Я пришла за маленьким засранцем, доносившим нашим друзьям о собственных же коллегах.
Я не верю Рекозе. По какой-то причине, в детстве и подростковом возрасте я идеализировал серийных убийц. Я думал, что люди идущие на это без корыстного умысла, не ради денег или собственных амбиций, целиком отдаются насилию и словно очищаются через него. Когда мне было семнадцать, я был уверен в том, что человек с ножом не лжёт, не использует других и не поступает подло. В двадцать до меня дошло, что почти у каждого серийного убийцы была семья, которой он лгал на протяжении многих лет. К тридцати я понял, что ни один убийца не может быть честным, потому что такова наша натура. Я нажал на курок и пуля вошла Рекозе в позвоночник. Девушка даже не шелохнулась. Она подняла Кирилла повыше, так чтобы он висел перед самым окном, поднесла дуло дробовика к его рту. Я выстрелил ещё раз, надеясь попасть в голову убийцы, но вместо этого лишь разнёс оконное стекло. Рекоза нажала на курок, голова Кобзаря взорвалась, а его тело вылетело в окно. Девушка обернулась, всё её лицо было забрызгано кровью и мозгами. Она показала мне средний палец, облизала его длинным, красным языком, и я снова выстрелил. В этот раз пуля вошла в переносицу девушки и та последовала за Кириллом. Я был уверен, что она продолжала улыбаться.
Gamma 1.
О многих вещах я предпочитал не говорить. О многих, я старался даже не думать. И о многих я хотел забыть.
Жить закрывшись от дьяволов прошлого, убеждая себя в том, что раз ты не позволяешь им влиять на свои поступки в настоящем, значит их нет. У меня получалось. До последнего времени.
Не так-то просто отказаться от собственных воспоминаний, и переживая их снова и снова, тихо говорить: «Это был другой я». Не так-то просто стать другим человеком, или убедить себя в том, что ты таковым стал. И чем сильнее ты погружаешься в новую жизнь, в новую реальность и новый быт, чем сильнее ты дистанцируешься от того что сделал, тем сильнее получается удар. Удар, который наносит тебе та, старая реальность.
Не умершая, но вернувшаяся из мёртвых. И очень озлобленная.
В первые дни после похорон Лаврентия Александровича, мы не знали что будем делать. Мы просто отходили от шока. Лариса всё время сидела в больнице у Сёмы, а мы с Лёхой торчали у него. Уже тогда Лёха был достаточно известен в университетских кругах — прекрасный программист, талантливый левел дизайнер, получивший предложение о работе задолго до выпуска. И не одно. Лёха был нарасхват, однако, вместо того чтобы работать или учиться, он обсуждал со мной совершенно идиотские и нереалистичные планы мести. Мы были молоды и озлоблены, и чем старше мы становились, тем сильнее становилась наша злость. Дни утекали как вязкий сироп, и мы не могли вырваться из него до того дня, как у Ларисы не сдали нервы.
Мы прекрасно её понимали, и тем более Семён — самый честный и открытый из нас. Никто из нас не мог злиться, и втроём мы попрощались с ней в аэропорту. Лариса плакала, а мы