— Александр Лев Костка, — сказал князь Ракоци и, указав раскрытой ладонью на рыжеватого, добавил: — Сын покойного короля Речи Посполитой Владислава.
Костка чуть церемонно и печально наклонил голову.
Тимофей внимательно поглядел на него. Александр был бледен, с синими кругами под коричневыми, чуть навыкате глазами. Одет он был в черный костюм: куртку с пышными рукавами и плотно облегавшие рейтузы, подчеркивающие кривизну ног.
— Князь Яган Синенсис, — произнес Ракоци и тем же жестом, каким представлял Костку, представил Тимофея.
Анкудинов наклонил голову и, шагнув навстречу Костке, протянул руку. Рукопожатие Костки показалось ему слабым, рука — холодной.
Ракоци молча откланялся и оставил Тимофея и Александра одних.
Вначале и Анкудинов, и Костка испытали смущение и замешательство, не зная даже, с чего следует начать разговор. Затем Костка спросил:
— Давно вы при дворе князя Юрия?
Тимофей ответил, что два месяца назад он приехал в Семиградье, но вскоре поедет дальше — в Швецию.
— Князь был прав, познакомив нас, — сказал Костка. — Два года назад я был в Стокгольме, и, возможно, опыт, полученный мною при дворе королевы Христины, будет для вас полезен.
Тимофей удивился, как быстро нашли они нужную тему, и с благодарностью взглянул в глаза собеседника. Они поразили его глубокой, неизбывной тоской, которую можно было принять за скуку, но можно было и прочесть в них затаенное долголетнее страдание.
— Вы были в Стокгольме по делу или же вас привели туда странствия? — спросил Тимофей.
— Меня посылал к Христине Вазе мой отец — Владислав Ваза. Я был послом Речи Посполитой при ее дворе. Отец был одержим идеей союза всех европейских держав против турок и отводил шведам важное место в создаваемой им коалиции. Когда я находился в Стокгольме, отец умер, и я, не желая возвращаться в Польшу, избрал для себя двор благородного и честного Ракоци.
Анкудинов вспомнил, что, кажется, у Владислава был еще один сын — совсем младенец, но о двадцатилетнем сыне — наследнике престола — он ничего не слышал. Немного помолчав, Тимофей спросил Александра:
— Значит, ваш дядя, Ян Казимир, занял престол Речи Посполитой помимо вас?
— Я незаконный сын Владислава Вазы, — просто и привычно ответил Александр. — Моя мать — мелкопоместная шляхтенка Текля Бзовская. При крещении я был наречен Шимоном Бзовским, но затем отец отдал меня в богатую и знатную семью магнатов Костка. Я унаследовал их имя и стал пажом польской королевы. Я не признан наследником моего отца, хотя отец нынешнего короля, Яна Казимира, король Сигизмунд — мой родной дед. Но Ян Казимир делает вид, что не знает о моем существовании, и это-то более всего задевает меня. — Костка взглянул прямо в глаза Тимоше. — Князь Ракоци говорил мне, — сказал он, — что ваш дед тоже был королем московским и что нынешний русский король незаконно, помимо вас, держит за собою престол вашего деда.
— Да, это так, — ответил Тимофей, — и я намерен восстановить справедливость.
— Как?! Как можно добиться справедливости?! — воскликнул Александр, нервно вскидывая тонкие, не по росту длинные руки.
— Есть только одна сила, которая может отбирать короны и троны и давать их достойным. Эта сила — народ. Раньше я так не думал, но мое пребывание у гетмана Хмельницкого окончательно убедило меня в этом. Народ Украины сломал шляхетские сабли и растоптал их прапоры. И любой народ у себя дома может сделать то же самое. — Тимофей вздохнул мечтательно. — Если я когда-нибудь получу московский трон, я буду мужицким царем, и тогда никакая сила не сломит Россию.
— Наверное, вы правы, — отозвался Костка. — Мне будет над чем подумать. А пока, если вам это интересно, я мог бы кое-что рассказать вам о моей тетке королеве Христине, ко двору которой вы собираетесь.
Александр встал и медленно пошел к выходу. Тимофей последовал за ним. В дальнем крыле замка они остановились перед невысокой дверцей. Александр поколебался немного и, отчего-то покраснев, предложил новому знакомцу войти в отведенные ему покои.
Комнатка была тесна и очень просто убрана. Кроме стола, сундука, кровати и двух стульев, Анкудинов увидел лишь темное серебряное распятие, старую лютню и единственную книгу в кожаном переплете.
— Позволите? — спросил Тимофей и перевернул обложку. — «Анджей Моджевский. Об исправлении государства», — прочел он на выцветшем бледно-желтом листе.
Александр снова покраснел и сказал смущенно:
— Пытаюсь, читая, отыскать истину.
— «Познайте истину, — сказал Тимофей, — и истина сделает вас свободными».
— Эти слова всяк толкует по-своему. И всяк считает себя правым. Священное писание оставлено для всех, да только каждый отыскивает в нем то, что полезно ему самому да его ближним. Так что оставим это, князь. — Костка слабо улыбнулся и достал из сундука небольшую тетрадь. — Может быть, вы найдете здесь нечто более для себя полезное, чем туманные откровения евангелистов, — тихо проговорил он, протягивая тетрадь. — Я написал здесь кое-что о королеве Христине и ее дворе.
«Мы живем в подлое время, — читал Анкудинов, удобно устроившись в кресле в отведенной ему комнате. — Взоры всех устремлены не на лучших, а на знатнейших. Люди смотрят не прямо перед собою, а снизу вверх. И очень немногие — избранные — сверху вниз, презрительно и рассеянно, скользя взором по копошащейся у их ног безликой массе простолюдинов и мелких дворян — постоянных искателей пособий и милостей.
Так и я, несчастный от рождения, в жилах которого каждая вторая капля крови принадлежала благороднейшей семье Ваза, приехал в Стокгольм скорее искателем милости, нежели дарующим ее другим. Поэтому все мое внимание с самого начала привлекла та, от которой зависело мое положение, отношение ко мне двора, все мое будущее.
Следуя мудрейшим, полагающим, что сущность человека можно понять только тогда, когда будут поняты характеры его отца и матери, я стал расспрашивать о покойных короле и королеве Швеции. И то, что мне рассказали, удивительным образом подтвердило верность старых притч о яблоке, падающем недалеко от яблони, и о том, что в каждом ребенке живут его отец и его мать.
Очень разными были мать и отец королевы Христины, но тем не менее оба они жили в душе своей дочери более согласно, чем тогда, когда были супругами и еще ходили под этим солнцем. Ее отец — шведский король Густав-Адольф, великий завоеватель и гениальный полководец, — был человеком несокрушимой силы воли и беспредельной отваги. Всю свою жизнь он отдал борьбе за торжество протестантизма и в этой борьбе погиб. Отец Христины был глубоко верующим человеком, соблюдавшим строгие нравственные правила и ведшим суровую жизнь аскета и солдата.