Читать интересную книгу De Aenigmate / О Тайне - А. Фурсов

К сожалению, некоторые обстоятельства истории династии оказали здесь трагическое действие. На то были и генеалогические, и политико-исторические причины. По поводу первых можно снова отослать читателя к нашей работе «Благословение и проклятие. О "Второй расе" Русских Царей». Вместо совершенно необходимого «воссоединения» с Рюриковичами (даже Каролинги стремились к «воссоединению» с Меровингами) после Петра I был «заведен» обычай (закреплённый затем Именным указом Александра I о «равнородных браках» от 1821 г.) вступать членам императорской фамилии в брак с представителями европейских владетельных родов (реально это были только германские князья, причём… в основном из Дома Гессен-Ганау), привязавший Дом Романовых исключительно к «европейскому концерту». В качестве политико-исторических причин необходимо назвать церковный раскол XVII в., разорвавший русский народ, по сути, на два народа (на самом деле именно здесь корни знаменитого в свое время «ленинского учения» о «двух культурах внутри каждой национальной культуры»), и последовавшую за ним «европеизацию» высших классов, в которой принято обвинять Петра, но в которой он, только лишь продолжая дело своего отца, был повинен отчасти (Петру принадлежит фраза «Европа нужна нам на десять лет, а потом мы повернёмся к ней задом»). Всё это в конечном счёте вернуло Романовых (или уже Павловичей) в объятия Британии и… проклявших их Ротшильдов. Княжеская фамилия Ганау-Гессен-Кассель роднится одновременно с Британским королевским домом, Домом Романовых и… Ротшильдами (пусть в боковых линиях). На гессенских принцессах были женаты Павел I — первым браком, до воцарения, детей от этого брака не было — и Александр II — тоже первым браком. Первая супруга императора Александра II, не имевшего в себе, как и Александр I и Николай I, гессенской крови, императрица Мария Александровна (1824–1880) была гессен-дармштадтской принцессой Максимиллианой Вильгельминой Августой-Софией-Марией. Она же стала и первой гессенской принцессой, уже имевшей в России детей — легитимных наследников императорского престола. Также принцесса датская Дагмара, по материнской линии княжна Гессен-Кассель, стала в 1866 г. супругой сына Александра II Великого князя Александра Александровича после смерти его старшего брата, наследника российского престола Великого князя Николая Александровича, с которым прежде была помолвлена. Владетельный ландграф Вильгельм Ганау-Гессен-Кассель, тот самый, который по совершенно неведомой для непосвященных причине доверил управление своей казной никому не известному Майеру Амшелю, на самом деле отпрыску семейства Ханов-Ганау, был женат на дочери принца Фредерика Датского (из династии Скьольдунгов) Луизе Шарлотте. От брака дочери Вильгельма и Луизы Шарлотты — Луизы Вильгельмины Гессен-Кассельской с королем Дании Христианом IX родилась принцесса Дагмара, ставшая впоследствии императрицей Марией Феодоровной — супругой российского императора Александра III.

Именно через Гессенский дом начинается прямое проникновение международного банковского капитала в Россию. После битвы при Ватерлоо все основные банки Дома Ротшильдов размещаются в Лондоне, и Ротшильды получают возможность прямо руководить политикой Великобритании, а через Гессенский дом — и Романовых. При этом целью банкиров является поэтапное устранение европейских монархий (кроме английской) и создание предпосылок для утверждения единой мировой власти (в русском православии она традиционно именовалась властью антихриста). То, что не удалось «нахрапом» сделать на Венском конгрессе (по «вине» русского царя), стало более долговременной целью. Император Николай I, женатый не на гессенской, а на вюртенбергской принцессе, был для Ротшильдов малодоступен, более того, он тормозил их стремления создать в России опорную основу их банков. С этим во многом была связана и международная дискредитация государя («жандарм Европы»), и внутрироссийская («Николай Палкин»). Именно тогда начинается широкое финансирование русской революционной оппозиции, начиная с А.И. Герцена, по сути открыто проживавшего на денежный пансион барона Джеймса Ротшильда. Однако это была только одна рука, а второй рукой оставался — через гессенских принцесс — сам Российский императорский дом, в свою очередь, через который не только Ротшильды, но и фактически вся руководимая ими Европа стремились навязать России «европеизацию», а к середине XIX в. под ней уже понималось насаждение капитализма, причём прежде всего капитализма финансового, банковского.

Характерно, что Карл Маркс основной огонь своей критики капитализма направлял на производственный капитал — на промышленников и фабрикантов, а не на банкиров. Немудрено — сам он, как и Герцен, находился на том же британском пенсионе, и именно с этим был связан решительный антимарксизм основателя русского анархизма Михаила Бакунина. Но Николай I за свою «непокладистость» получил не только создание центра всех «властителей дум» русской интеллигенции в Лондоне, но и Крымскую войну, в которой Россия потерпела поражение. Сын его, Александр II, сам не имея гессенской родословной, всё же женился на гессенской принцессе быстро и неожиданно, после своего путешествия в Европу, причём известно, что отец был против этого брака. Первый период его правления был периодом интенсивных капиталистических реформ (хотя освобождение крестьян, по сути, закрепощённых только Указом Петра III о вольности дворянства 1762 г., началось фактически уже Указом Павла I о трёхдневной барщине), разрешения деятельности коммерческих банков и предоставления иностранному капиталу железнодорожных концессий. С этим связано хлёсткое определение «Чубайс на троне», которым до сих пор клеймят этого государя русские коммунисты и которое, конечно, не учитывает всю многомерность обстоятельств и его собственной деятельности.

Однако это был только первый, более видимый слой истории. У императора созревает проект использовать те же самые реформы — прежде всего освобождения крестьян от личной зависимости — для построения государства по образцу старой Московской Руси — в духе славянофилов, которым он предоставляет полную свободу выступлений в печати на основе их идеи «Царю — неограниченное правление, народу — неограниченная сила мнения». Построение государства не на европейских, а на старорусских началах с Царём и всесословным Земским собором. Русская, по крайней мере, имеющая русские корни часть революционного движения оказывалась готова на такое развитие событий. Возникает даже своеобразный «анархо-монархизм» — ведь и в Московской Руси, монархически и централизованно организованной, действовала, с согласия Царя, мощная «вольница» — казачество, Ермак, ушкуйники, — неотъемлемо, как и царство, присущая русской жизни. Анархист-эмигрант Бакунин в знаменитой статье «Романов, Пугачев или Пестель?» говорит о том, что целью всего русского народа является возвращение на новой основе к старой Руси и что лучше всего будет, если это движение возглавит сам Царь. Но для этого необходимо не только освобождение народа, но и освобождение самого Царя, который под видом либеральных реформ (а их бюрократия была готова осуществлять) начинает демонтаж того, что позднее основатель евразийства князь Н.С. Трубецкой назовет «романо-германским игом».

Трагедия была в том, что под игом оказывался сам Зимний Дворец. Александр II в начале, находясь под обаянием своего отца, любившего говорить, что Романовы — единственные европейцы в азиатской стране, понимал это смутно, особенно когда сам подпал под эйфорию собственных реформ, создавших и коммерческие банки, и адвокатское сословие, готовое за деньги защищать кого угодно, а потому экономически, финансово заинтересованное в развитии революции, как и эта последняя — в адвокатском сословии: рука руку моет. «Прогрессивная» польская шляхта, восторженно смотревшая на Европу, но поднявшая бунт против российского императора тогда, когда он росчерком пера отнял у неё крепостных малороссов и русинов, и поддерживающее её же прогрессивное русское общество, созданное самим же царем, открыли ему глаза. Это совпало с началом его трагической и бунтарской с точки зрения христианской морали любви к юной княжне Екатерине Михайловне Долгоруковой (1847–1922), его будущей второй жене Светлейшей княгине Юрьевской.

Ещё царь Иоанн Васильевич Грозный вёл спор с бежавшим с Руси князем Андреем Курбским о том, может ли царь нарушать заповеди Моисея или нет. Царь Иоанн полагал, что в таинстве царского помазания государь лично соединяется с Богом и становится Его образом, а следовательно, в известном смысле волен также и в законах мироздания (нечто подобное когда-то думали о себе и французские короли — ранние Капетинги, но с меровингской кровью, способные исцелять золотуху и даже проказу), что означает также и возможность их нарушения. А князь Андрей Курбский утверждал: царь — всего только человек, а значит, призван, как и всякий человек, к послушанию Писаниям. В те времена это касалось казней мятежных — и не всегда мятежных — бояр и заповеди «не убий», а теперь, во времена Александра II, — династической независимости и заповеди «не прелюбодействуй». Так вышло, что незаконная с библейской точки зрения царская любовь оказалась попыткой вырваться из-под опеки уже формировавшейся мировой власти, пока что, до поры ещё включавшей в себя также и владетельные роды (потом с ними предполагалось покончить), всё более оттесняемые тем, что впоследствии стало называться Финансовым Интернационалом, перед лицом которого Русский Царь начал проявлять независимость.