Читать интересную книгу Оракул петербургский. Книга 1 - А. Федоров

Настало время прощания с сильными мира сего. Сергеев ограничился общим поклоном, чем избежал традиционно-фальшивых, так называемых, дружеских рукопожатий. Он вышел из кабинета вместе с Записухиной, пропустив королеву вперед, и еще раз полюбовался гротесковыми зонами ее фигуры. Основной массив статуи не изменился никоим образом.

Так, занимаясь каждый своим делом, – Записухина себя демонстрировала, Сергеев наблюдал, – они прошли до кабинета начмеда и, войдя в него, погрузились в атмосферу будуара современной деловой женщины.

Не мудрствуя лукаво, Елена Владимировна передала Сергееву письмо и попросила ознакомиться при ней. Послание было напечатано на машинке и подписано традиционно – группа сотрудников и пациентов. Но кто именно входил в такую группу, количество жалобщиков, – оставалось не известным. Прием старый, как и весь мир кверулянтов. По стилю письма и деталям Сергеев понял, что исходит оно от заведующей терапевтическим отделением, которая потерпела фиаско с онкологическим больным. Страдающими пациентами, скорее всего, числился только единственный радикально излеченный от "рака легкого" больной.

Сергеев пояснил Записухиной свои предположения и предложил простой способ установления истины: заказать разговор с больницей и уточнить мнение главного врача Иванова. Но Елена Владимировна желала трудиться с помпой. Ее не устраивали простые решения, пустяшные дела, – она заявила, что жалобой будет заниматься специальная комиссия, которая сегодня же будет сформирована приказом главного врача. Сергеева не озадачила, но развлекла складывающаяся ситуация. Голова его слишком занята проблемами, связанными со смертью Чистякова, плохо реагировала на слова Записухиной. Он великолепно помнил Псалом 146: "Смиренных возвышает Господь, а нечестивых унижает до земли".

3.10

Мишу хоронить не пришлось. Он, оказывается, оставил завещание, и Муза его скрупулезно точно выполнила. Чистяков просил, чтобы его тело было кремировано, а пепел высыпан с Николаевского моста в Неву. Что-то его связывало с тем местом: Муза говорила, что он и ей очень часто назначал свидания у этого моста, на берегу со стороны Академии художества. Но и эту тайну Миша унес с собой в небытие.

Миша оставил Сергееву короткую записку, в которой ничего особенно не объяснял, просто сообщил, что его решение осознанное, принято оно в здравом уме и трезвом рассудке: так ему удобнее, так ему хочется. Он довольно сухо прощался с "дорогим Сашей", желал счастья, просил не поминать лихом. Чистяков просил Сергеева взять на себя заботу о Графе, которому он также передавал последний привет.

Чувствовалось, что он уже настроился совершенно на иное мировосприятие и основательно отошел от людей. Его, по всей видимости, волновала встреча с иным миром, а не переживания остающихся на земле близких. О "прочих" он и думать вовсе не собирался. Музе он дарил окончательную свободу, полностью развязывал руки. Но это было настолько очевидным, что о том не было смысла писать в предсмертной депеше. Для Музы такое "свинство" было, как плевок в лицо, незаслуженная пощечина. Но верная женщина и это последнее унижение перенесла стоически.

Со смертью закадычного друга из жизни Сергеева ушла еще одна моральная опора. Он понимал, что люди, встречаясь друг с другом и, заключая негласные союзы на любовь или дружбу, усиливают себя не только психологически. Видимо, такие житейские выборы предопределены какими-то потусторонними силами, питающими нас энергией жизни.

Ему приходила в голову парадоксальная на первый взгляд мысль: такими встречами определяется отбор не только родственных душ, которые, скорее всего, исходят из когда-то единого корня, единого "божьего слова", давшего жизнь генетической ветви, но, вероятно, и сама генетическая информация (родственная, близкая) обладает силой самостоятельного притяжения.

Подобного усиления ищет каждая живая особь, так подбираются здоровые супружеские пары, дружественные альянсы, тем цементируются отношения детей и родителей, близких родственников, прочные и мимолетные симпатии. Так собираются и дикие звери в стаи. Так кошки и собаки находят своих хозяев.

Сергеев, забрав у Музы Графа, первым делом отправился с ним в Городское бюро судебно-медицинской экспертизы (у него, конечно, там были знакомые). Надо было показать Графу, что стало с его хозяином, ибо тот сильно волновался и беспокоился из-за долгого отсутствия Чистякова. Что происходит в головах собак, нам людям трудно представить. Но по нервному поведению собаки было ясно, что Граф осознавал, догадывался: "Случилась трагедия"! Сергеев, как психолог, понимал, что необходимо помочь собаке "зализать эту рану" окончательно и бесповоротно.

Как только Сергеев ввел Графа в секционную, где на столе лежало тело Чистякова, собака остановилась, как вкопанная. Только минут через пять Граф, привыкнув к посторонним запахам, приблизился к столу, долго смотрел вверх на гору из тела под простыней, затем запрыгнул наверх и стал рассматривать лицо покойного. В этом молчаливом созерцании было что-то ужасное, от чего у Сергеева накатились слезы. Граф стоял, вытянувшись в струну, словно гвардеец, отдающий последний прощальный салют над могилой своего погибшего командира. Так они простояли минут десять и Сергеев позвал Графа:

– Граф, ко мне, пойдем. Теперь мы ему уже ничем не поможем. Он сам выбрал свой путь, – пусть земля ему будет пухом! Господь да не осудит его душу слишком строго…

В голосе Сергеева звучали боль и слезы. Граф, видимо, ощутил страдание своего нового хозяина и медленно пошел за ним наклонив голову. Когда двери захлопнулись, он еще раз оглянулся, притормозил шаг, закинул голову и чуть слышно завыл. Сергеев пристегнул поводок к ошейнику и решительно потянул Графа за собой. Когда вышли на улицу, Сергеев остолбенел: по морде собаки стекали крупные слезы. Они были особенно хорошо видны при дневном освещении. Сергеев присел, обнял собачью голову и Граф ответил ему жалобным воплем, – так стонут и затаенно плачут только маленькие дети или подстреленные зверушки.

Граф понимал, что на этой Земле у него остался только один преданный человек, который не будет сам уходить из жизни, бросать его одного в этом страшном, непонятном мире, перенаселенном людьми-зверями. Граф надеялся, что Сергеева ничто не заставит забыть о своей ответственности перед Богом за жизнь маленького друга – прекрасной собаки, профессия которой – быть верным человеку. Но преданность, как и вообще любовь, обязательно должна быть взаимной. Только тогда имеет смысл жить. Что-то подобное вертелось в голове плачущего Графа и Сергеев, не стесняясь, ему вторил …

Муза забрала кошку Муську к себе домой. Но любящая женщина не долго мыкалась после потери Чистякова: однажды поздно вечером она позвонила Сергееву домой и сообщила, что уезжает в Израиль к родственникам. Сергеев посчитал такой шаг правильным и пожелал ей удачи, но просил не пропадать навечно. Муза уволилась из больницы.

Через какое-то время он получил от нее письмо, в котором сообщалось, что вместе с Муськой она уже перебралась в Израиль, на Мертвое море. Муза просила сохранить ее адрес и писать чаще; оставила телефон, звала в гости, подробностей о своей новой жизни не сообщала. Все же земля обетованная позвала к себе на время заблудившуюся в холодной России душу. "И это, наверняка, правильно," – думалось Сергееву. Ему самому пора было заканчивать с прошлой жизнью и начинать осуществлять выполнение договоренностей с Магазанником. Его сдерживала, вдруг неожиданно разросшаяся с легкой руки Записухиной, дрязга вокруг командировки.

Вышел приказ главного врача, в котором Сергееву объявлялся "строгий выговор за нарушения трудовой дисциплины и аморальное поведение в период командировки". Такие плевки прощать нельзя ни в коем случае, – пришлось подавать иск в Суд. Теперь разбор в суде затягивался: требовался вызов свидетелей. Обещали приехать Иванов и великолепная четверка подружек, которых тоже приплела моложавая администрация к скабрезному делу.

Великий Наполеон Бонапарт, который, как известно, почтил мир своим присутствием еще в период с 1769 по 1821 год, был непревзойденным мастером не только воинских баталий, но и административных акций. В свое время, настрадавшись от общения с горе чиновниками, он заявил: "Наивысшая безнравственность – это, когда берешься за дело, которое не умеешь делать". Сентенции великого человека можно опустить до уровня критики бытового маразма, окружающего нас со всех сторон. Когда Сергеев в первый раз пришел в суд и увидел, кого администрация выставила в качестве своего официального представителя, ему стало и грустно и смешно.

Ему подумалось: из какой сказки Ханса Кристиана Андерсена они откопали эту ужасную толстуху – Клотильду? В далекие годы такие поселялись только в борделях приграничных городов. Там по совместительству они торговали не только телом и совестью, но и арбузами, табаком, прокисшим вином, да поношенной одеждой, украденной у временных постояльцев. Могут такие проживать и где-то в районе Мелитополя, Житомира, Касриловки. Неповторимый Шолом-Алейхем (Шолом Нохумович Рабинович) в далекие годы своего творчества (1859-1916) штамповал такие образы пачками, забавляя читателей колоритными рассказами. Но Суд, пусть даже первой инстанции, забавлять ведь никому не позволено, – не для того собрались!