Читать интересную книгу Солдаты афганской войны - Сергей Бояркин

— …в атаку он шёл впереди. Пули свистели то там, то здесь. На моих глазах его сразило пулей, и он упал. Когда я, значит, к Володьке подполз, он уже не дышал… Хороший был парень…

Подобную выдуманную, хорошо отглаженную легенду о героической гибели своего "товарища", которого они на самом деле и знать не знали, сержанты рассказывали на похоронах десятки раз. Подробности гибели полностью зависели от воображения сопровождающего. Только в зависимости от ранения подгонялись обстоятельства гибели: кто подорвался на мине, кого пронзило осколком, кого уложила пуля. Под конец сержанты-сопровождающие настолько заучивали свои сочинения, что они отскакивали у них от зубов.

Выполнив свой долг на похоронах, Джемакулов и Шипуля поехали на побывку к себе домой. За сопровождение полагался десятидневный отпуск несбыточная мечта любого солдата, кто служил в Афганистане. После отпуска они прибыли в Витебск. Оттуда уже вместе с новым призывом прилетели в Кабул.

По прибытию в роту Джемакулова ждало повышение по службе. Ротный, ещё раньше заприметив, что парень крепкий, не сентиментальный, любит руководить другими — дал ему лычку старшего сержанта и назначил зам. комвзводом. Овчинников его не совсем устраивал, поскольку не видел в нём достаточного авторитета.

Правда первое время Джемакулов отсутствовал, пытаясь устроиться на блатную работу — возить на УАЗике командира полка. Непонятно как, но все блатные работы (самые престижные и сачковые) в полку контролировались кавказцами. Однако уже через две недели Джемакулова отправили обратно: КэПу не понравилось, как новый шофёр управляет машиной.

Попав в роту, Джемакулов, в своё время еле сумевший отвертеться от командировки в 3-й батальон, теперь, решив, что домой надо вернуться обязательно героем — с боевой наградой — начал писать рапорты и просить ротного, чтобы тот отправил его в Кандагар. Но Хижняк даже и не думал его отпускать. Ещё бы! Джемакулов оказался ценным кадром — сумел выделиться среди прочих фазанов и прочно занять лидирующую позицию. Кому же, как ни ему, в роте за порядком следить? И теперь Джемакулов стал просто грозой для молодых и даже своего призыва. Даже мы — деды — и то с ним считались.

У Джемакулова было любимое “мудрое" изречение: "Боится — значит уважает!"

Сила, необходимая для того, чтобы его уважали, у Джемакулова была. Но особенно силён был Джемакулов в национальном вопросе. Он входил в ту добрую половину кавказцев нашего полка, которым было приятно возомнить себя выше всех остальных по очень важному, объединяющему их признаку — что родились они не где- нибудь на равнине, а в горной местности между Чёрным и Каспийским морем. Это обстоятельство было для них столь значимо, так их единило, что они были готовы "зарэзать как барана" любого, кто посмеет тронуть хоть кого из них. Причём абсолютно не было важно — прав был кавказец или не прав, поскольку всегда перевешивало то, что он свой. Благодаря такой крепкой дружбе по национальному признаку "дети гор" в нашем полку чувствовали себя вполне спокойно.

Наблюдая за ними, я так и полагал, что кавказцы везде в армии держат лидерство. Но однажды я услышал совершенно невероятную историю из армейской жизни, которая поставила под сомнение мои представления о кавказском коллективизме. Об этом мне поведал один молодой с нашей роты, который недавно вернулся из Союза, где он лечился от гепатита. После выздоровления он некоторое время находился в батальоне, состоящим почти из одних южан.

— Там не было разницы — дед ты или молодой, главное — какая национальность! А русских было всего-то около двадцати, и нас там боялись все!

Будучи уверенным, что такого быть не может, я упорно отказывался верить молодому. Но он изо всех сил меня уверял, что было именно так, и для убедительности даже дважды себя перекрестил, хоть и был далеко не верующим:

— Ты вот думаешь, что кавказцы — это только армяне, грузины и азербайджанцы, верно?! Я тоже так думал, пока туда не попал! А оказывается их на Кавказе полным-полно! Я в них толком так и не врубился: всякие разные национальности — всех не упомнишь! И ведь каждый мнит о себе! Грызутся между собой постоянно — выясняют, кто главней! А мы их всех гоняем, как шакалов, и живём себе спокойно!

Тем не менее кавказцы нашего полка прочно держались друг за друга, и им подобная участь не грозила.

Естественно, только молодые имели привилегию накрывать на стол. Достаточно было одного взгляда на сервированный солдатский стол, чтобы иметь точную информацию: сколько во взводе молодых, сколько дедов и кто из них самый строгий. По кускам хлеба (белого, конечно) и толщине масла на нём можно сразу определить, кто какое место занимает в иерархии солдатских отношений. То-олстые куски белого хлеба предназначались для дедов (за исключением меня, естественно), тоню-юсенькие — для молодых. Соответствующие пропорции соблюдались и при дележе масла. Джемакулову всегда отрезали несуразно толстенный кусок хлеба и на него ложили целую горку масла — даже ни у одного деда не было такой порции. Неважно, съест он или не справится — дело в уважении, главное показать, что признают за главного.

Ротный, однажды увидев такой супер-кусище, воскликнул от удивления:

— Это ещё что такое? Он же в рот не залезет! Кто делил?

— Я, — появился дежурный молодой.

— Кому столько наворочал? А?

Хижняк прекрасно знал, кому это предназначалось, но пожелал разобраться. Однако дежурный не растерялся — недаром десантник! — и без заминки парировал коварный вопрос:

— Себе!

— Себе?! Тогда ешь! — молодой взял и разом сметелил весь кусок. И только виновато поглядывал на стоящего рядом Джемакулова: "Ну что я мог поделать? Приказ!"

Ротный только ухмыльнулся: "Эх, воины, воины!", — махнул рукой и пошёл к себе в комнату обедать.

Дежурный, не дожидаясь подзатыльников, тут же улетел на кухню. Хоз. взводом заведовал кавказец Хатышев — земляк и первый друг Джемакулова. Объяснив ему в двух словах ситуацию, молодой без промедления получил хлеб, дополнительную порцию масла и стрелой вернулся назад. К моменту принятия пиши перед Джемакуловым лежал достойный кусок хлеба с маслом, ни по каким параметрам не уступающий прежнему.

Война всё спишет!

Одновременно с прибытием молодых из Кандагара вернулось несколько человек с нашей роты, которых летом откомандировали в 3-й батальон. Их заменили прибывшие туда новички. Заметно возгордившись, они с большой охотой рассказывали нам — тыловикам — о службе в Кандагаре:

— Как выезжаем в рейд — начинается сплошной отдых. Всех крушим налево и направо! Стреляем во всё, что шевелится! Никаких строевых, никаких зарядок, никаких работ: стреляем, отдыхаем, да чарс постоянно смолим!

Все без исключения им несказанно завидовали, а они, в свою очередь, никак не могли смириться с тем, что попали обратно сюда и переживали настоящий стресс от резкой смены образа службы. Их постоянно одолевала ностальгия по пустыням и пыльным дорогам Кандагара.

— О-о! Незабываемое время! — вспоминал один. — Поспорили мы с пулемётчиком: что лучше — моя снайперская винтовка или его пулемёт ПК. А тут, смотрим, по степи не спеша на верблюде едет афганец. Огляделись — офицеров нет. Он дал очередь — мимо. Haездник давай стегать верблюда по бокам, помчался от нас — только пыль столбом. Но не тут-то было! Я не торопясь внимательно прицелится — бах, и готов! Подошли к нему: лежит, не шевелится. В спине, точно между лопаток, прострелен позвоночник. Порядок! На душмана меньше стало!

— Наш командир роты — решительный человек, умеет беречь солдат, а главное — справедливый! — делился своими впечатлениями другой. — Знаешь как он борется с минированием дорог?.. Допустим едем мы колонной. По пути какая-нибудь машина подрывается на мине. Если без жертв — починим гусеницу и едем себе дальше, а если кого зацепило — то он достаёт карту, определяет ближайший кишлак и поворачивает туда колонну. Берём кишлак в полукольцо, чтоб никто не ушёл, и танки с ходу едут прямо по дувалам. Кто пытается удрать — укладываем из автоматов. От кишлака остаётся ровное место.

— Только один лейтенант какой-то ненормальный попался: узнал, что наш застрелил старуху — так в наказание заставил его вырыть могилу и её закопать. А земля — одни камни — тот больше часа кроптел! Но, ничего, закопал.

Обычно, рассказав очередную историю, ветераны добавляли: "Война всё спишет!", — или — "Лес рубят — щепки летят!" Было очевидно, что их вообще не волновало, кого мы тут защищаем и от какого врага.

— Вот в школе учили быть добрым, хорошим, не обижать слабых, миру-мир и прочую х..ню… Куда всё подевалось? X… его знает! — простодушно размышлял мой напарник на посту по прозвищу Горбатый. К нам в роту его перевели этим летом из другой части. Прибыл он не как все — вместе с призывом — а месяца через два после майского призыва. Без уважительной причины солдат из одной части в другую не переводят. Сам он о причине перевода не говорил, но видимо что-то там с ним произошло, что оставлять его на прежнем месте было нельзя. Сам здоровый как медведь. Оттого что он сильно сутулился спина выпирала горбом, за что и получил своё прозвище.